24 июля (6 августа)
 
Священноисповедник
Иоанн Калинин
 
Священноисповедник Иоанн родился в 1861 году в селе Оленевка Пензенского уезда Пензенской губернии. Отца он не знал, так как мать его, Ксения, родила его, не будучи замужем, и отче­ство – Васильевич – он получил по имени крестного, а фами­лию – Калинин – по матери. Отец Ксении строго наказал дочь за совершенный ею проступок, выставив ее из дому. Но затем сжа­лился над ней и построил ей небольшой домик неподалеку от оленевской церкви, и Иван стал бывать почти на каждой службе, сначала с матерью, а затем ходить в храм самостоятельно. Воспи­танный матерью, он и дружбу вел в основном с девочками, от них позаимствовал он и детские игры, получившие, благодаря его ча­стому посещению храма, церковный характер: куклы у него то шли в храм молиться, то он их отпевал, то нес на кладбище хоро­нить. Образование Иван получил в сельской школе. Мать, Ксе­ния, вскоре умерла, и он стал жить с племянницами – Татьяной и Марфой, а после их смерти – у своей двоюродной сестры Ната­льи. Когда он вырос, то часто ходил на оленевское кладбище мо­литься о родителях, чтобы Господь простил им их грех; молился он и о себе на том месте, которое выбрал как место для своего погребения, где впоследствии и был похоронен.
С детства он хо­рошо научился шить и вязать, вязал шарфы и перчатки и тем за­рабатывал себе на жизнь. Но наибольшую отраду и утешение для себя он находил в молитве. Часто молился по ночам. Наталья, бы­вало, когда чинила одежду его, говорила: «Все коленки изорвал». Во Введенской церкви села Оленевка он читал и пел, и в алтаре помогал, и мимо проходящих людей в цер­ковь звал: «Что ты не ходишь в церковь? Матерь Божия накажет. Здесь и Киев, и Иерусалим». Еще подростком он приучил себя к строгому воздержанию в пище, питаясь в основном печеным картофелем и чаем; яйцо ел только на Пасху, а молоко – когда за­болевал. Под горой в Оленевке со стародавних времен бил родник, о котором он говорил: «Я родился, и родник мой родился... Я его благословил – пусть освящаются и исцеляются...» Он приходил сюда молиться, и часто можно было видеть его на пригорке над родником с маленькой Псалтирью в руках.
В 1920 году епископ Пензенский Иоанн (Поммер)[b], призрев на подвижническое житие старца и приветствовав его желание служить в священном сане, рукоположил его во диакона, но без зачисления в штат, как человека уже преклонного возраста. Диа­кон Иоанн служил впоследствии в церкви во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы в селе Оленевка и в Троицкой церк­ви в селе Соловцовка. Больше всего в жизни он любил молитву церковную. «Я отраду вижу только в церкви, – говорил он, – а из дома, как из гроба, встаю и в гроб ложусь; из дома, как из могилы, вылезаю».
Ко времени рукоположения диакон Иоанн уже был известен местным жителям как молитвенник и прозорливец, и его посещали многие люди. Иные беседовали с ним в храме, а иные у него дома.
Анна Ивановна Кочетова, услышав о нем как о старце, поспе­шила отправиться к нему в Оленевку узнать о муже Тихоне, кото­рый пропал без вести в Первую мировую войну.
От поезда их набралось идущих к старцу человек пятнад­цать. Шли кто с каким горем. В сенях ожидали, когда кого при­мет. Анна Ивановна подошла к старцу и сказала: «Мне от мужа четыре года нет никаких известий... Бог его знает, может он уже не живой...» – «Живой, живой, живой, придет, будет известие». А бывшей тут Марии Ивановне сказал: «Нету живого, не жди». Другая женщина сказала ему: «Давно нет слуха с войны о моем муже». Старец замахал на нее руками и даже повысил голос, ска­зав: «Скорей, скорей, скорей к поезду ступай. Стой у поезда и до­жидайся».
От старца пошли обратно все вместе на станцию, чтобы ехать домой. Женщина та, подойдя к поезду, только что остановивше­муся у платформы, увидела, как из вагона выходит ее муж... С ра­достью они бросились навстречу друг другу.
А Анна Ивановна вскоре получила от мужа письмо, что он на­ходится в Тироле, в плену. Через месяц он вернулся домой.
Сноха некоей женщины, желая жить отдельно, настойчиво просила, чтобы ее отделили, а муж женщины не хотел, и та по­советовала снохе взять благословение у отца Иоанна. Она при­шла к нему и сказала: «Я хочу отделиться, а меня не отделяют...» Отец Иоанн ей на это смиренно и кротко, несколько растягивая слова и почти пропевая их, произнес: «Чужие дети не помеха, как бы тво-и не по-ме-ша-ли...» Она вернулась домой, буркнув лишь о посещении старца: «Чай и он за вас». Однако, видя ее непрекращающееся недовольство, ее все же отделили, а через год она умерла от приступа аппендицита – ее даже не успели доста­вить в больницу, и двое ее детей остались на попечении родите­лей мужа.
К началу 1930-х годов страна была опутана, как паутиной, многочисленными доносчиками, не исключая самые глухие де­ревни. Дома, где собирались верующие, любое перемещение лю­дей или появление в селе незнакомого человека – все это сразу же отмечалось и доносилось в ОГПУ. В среду верующих, которые рассматривались властью как социально враждебная и потому почти преступная группа, было внедрено значительное число по­добного рода людей.
В 1931 году органы ОГПУ произвели в Пензенской области массовые аресты; почти в одно время было арестовано сто двад­цать четыре человека во главе с епископом Пензенским Кирил­лом (Соколовым), возглавлявшим епархию с 1928 года. Поводом для ареста послужило то, что большинство священников епархии за богослужением поминали только Патриаршего Местоблюсти­теля митрополита Крутицкого Петра (Полянского)[c] и епископа Пензенского Кирилла и не поминали Заместителя Местоблюсти­теля митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского), а также не поминали они и гражданские власти, что рассматрива­лось в то время как доказательство враждебности к бывшему тогда политическому строю и считалось достаточным основанием для ареста и заведения уголовного дела. Поясняя свою позицию на допросе, епископ Кирилл заявил, что он никому не запрещал по­минать за богослужением ни митрополита Сергия, ни власти, хотя сам лично и не всегда их поминал. Пензенская епархия, по его мнению, находилась в особом положении, и если бы он стал распространять и публиковать некоторые указы и деклара­цию митрополита Сергия, это привело бы к расколу и массовому уходу духовенства и мирян к епископу Гдовскому Димитрию (Любимову). Епископ Кирилл прямо считал виновным в своем аре­сте митрополита Сергия и, оказавшись в камере с одним из пен­зенских священников, арестованных вместе с ним, сказал, что если бы не их отношение к митрополиту Нижегородскому Сер­гию, то они бы не сидели в тюрьме. Но и после ареста епископа Кирилла священнослужители Пензенской епархии до 1933 года продолжали поминать за богослужением только Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра и епископа Пензенского Кирилла.
В начале 1932 года в Пензенский оперсектор ПП ОГПУ стали поступать сведения, что, «несмотря на ликвидацию в городе Пен­зе контрреволюционной организации церковников, именуемых „истинно православные“, во главе с епископом Пензенским Кириллом <...>, хвосты последней продолжали оставаться, и в осо­бенности в Телегинском районе <...>, каковой особенно насыщен религиозными фанатиками, разного рода юродивыми, старцами, старицами, монашками, монахами <...>. Местом сборищ их в селе Телегине были главным образом кельи монашек <...>. Последние имели тесную связь со <...> старцем диаконом Калининым <...>, каковой в простонародье считается „святым прозорливцем“, пользующимся большой популярностью среди верующих».
3 апреля 1932 года начальник секретного политического отдела Пензенского оперсектора ПП ОГПУ направил рапорт своему на­чальнику, в котором писал, что «по подработанному агентурному материалу на оставшихся приверженцев организации церковни­ков, именующихся „истинно православные“ по Телегинскому району, <...> выявлен ряд старцев, стариц, бродячих монахов, ке­лейниц, отшельников и прозорливцев, которые помимо внуше­ния верующим своих религиозных взглядов антисергиевского на­правления открыто высказываются о своей принадлежности к „истинно православной церкви“, проводя антисоветскую дея­тельность, направленную к срыву проводимых мероприятий на селе».
Среди других были названы диакон Иоанн Калинин, его ду­ховный отец – настоятель закрытого властями Пензенского мо­настыря архимандрит Иоанникий (Жарков), настоятель храма, в котором служил в то время диакон Иоанн в селе Надеждине, священник Александр Державин, монахи, благочестивые кре­стьяне, а также почитаемая за прозорливость Наталия Цыгано­ва, к которой крестьяне приходили побеседовать на религиозные темы; лишенная ног, она лежала в постели.
5 апреля 1932 года начальник Пензенского оперсектора дал разрешение на заведение против них уголовного дела. В тот же день был вызван на допрос священник села Ермолаевка Алексий Султанов, который показал, что он посещал болящую Наталью, исповедовал ее и причащал. На него она произвела впечатление изнуренного болезнью человека, так как у нее отсутствуют ноги, среди населения она почитается как святая. Диакона Иоанна так­же посещает много народа, почитая его за святого. Известность их среди верующих подтвердил и священник Никольского храма в селе Клейменовка Петр Онагров. Один из крестьян, допро­шенный в качестве свидетеля, показал, что диакон Иоанн почита­ется среди верующих как старец, к нему ходят за советами бук­вально по всем вопросам. Многим женщинам он сказал об их мужьях, пропавших без вести в Первую мировую войну. Палом­ничество к старцу Иоанну продолжается в течение десятков лет.
Священник храма в селе Телегине, настроенный к диакону Иоанну враждебно, показал, что народ старца Иоанна почитает за святого, ездит к нему издалека, но не так-то просто узнать о его взглядах на различные церковные вопросы, так как он не выска­зывается по этим вопросам вслух, боясь породить церковный рас­кол. «Но не подлежит ни малейшему сомнению, – заявил священник, – что Калинин держится самых старых взглядов на Церковь, и идеологические его воззрения ничем не отличают­ся от „истиновцев“ <...>. Вред от него советской власти громад­ный, он ведет самым бесстыдным образом подрывную работу против советской власти, и очень многие слушают его».
8 апреля 1932 года ОГПУ постановило привлечь всех к ответ­ственности как обвиняемых, но из-за преклонного возраста и бо­лезней с некоторых была взята подписка о невыезде с места жи­тельства, как, например, с диакона Иоанна Калинина и Натальи Цыгановой.
Вызванный на допрос настоятель храма села Надеждина свя­щенник Александр Державин на вопрос, что он может показать о диаконе Иоанне из села Оленевка, который служит с ним в од­ной церкви, сказал, что тот «пользуется среди населения большой популярностью. <...> Знаю, что к нему из разных мест стекаются богомольцы за получением тех или иных советов. Ведутся ли разговоры на политические темы – не знаю. В разговоре он человек весьма сдержанный, осторожный. Поскольку является малогра­мотным, в политике не разбирается».
Архимандрит Иоанникий (Жарков) показал на допросе, что всецело разделяет взгляды епископа Пензенского Кирилла, кото­рый благословил поминать за богослужениями в храме Патриар­шего Местоблюстителя митрополита Петра и его как епархиального архиерея, чему следовали и все священнослужители епархии. С содержанием заявления митрополита Сергия, то есть что в СССР нет гонения, он не согласен, но раз митрополиту Сергию угодно было так написать, на то была его полная воля. Он под­твердил, что диакон Иоанн Калинин действительно пользуется уважением и популярностью среди народа.
Большинство допрошенных священников и крестьян показа­ли, что почитают отца Иоанна за святого человека и старца.
12 апреля 1932 года следователь допросил диакона Иоанна, ко­торый, отвечая на его вопросы, сказал: «Жил с племянницами, имел свою келью, занимался вязанием шарфов. По религиозным убеждениям я отношусь к последователям истинного правосла­вия. Главой Церкви признаю Петра Крутицкого и поминаю за бо­гослужением Кирилла, епископа Пензенского. Наш священник Державин мне как диакону предложил поминать за богослужени­ем Петра Крутицкого и Кирилла, так я и выполняю. Митрополита Сергия или Димитрия Гдовского я не знаю <...>. Последователи Сергия или Димитрия для меня неизвестны <...>. Я живу на поло­жении келейном, ко мне действительно иногда приходят некото­рые граждане <...>. Приходят иногда женщины из окружающих деревень <...>. По отдельным вопросам приходящим ко мне давал краткие советы. Бесед затяжного характера в своем доме ни с кем у меня не бывает; я, поскольку человек больной, стараюсь нахо­диться все больше в покое <...>. Ухаживают за мной две старые девы – тоже келейницы».
8 мая 1932 года было составлено обвинительное заключение, в котором все арестованные обвинялись «в том, что, будучи тесно связаны друг с другом, имея единое намерение противопоставить себя мероприятиям, проводимым советской властью на селе, пу­тем распространения ложных слухов о скором падении советской власти, о нежизненности колхозов, намереваясь восстановить не­давно ликвидированную организацию церковников „истинных“, связываясь между отдельными ее членами через бродячих мона­хов и монашек, то есть в преступлении, предусмотренном статьей 58 пункты 10 и 11 УК.
Все привлеченные обвиняемые в предъявленном им обвине­нии в части ведения антисоветской деятельности виновными себя не признали. Однако не отрицают принадлежность к „истинно православной церкви“. По своим религиозным убеждениям явля­ются противниками митрополита Сергия, считая его вместе с опубликованной им декларацией продавшимся гражданской власти, из чего явствует их враждебное настроение и к существующему строю правления».
14 мая 1932 года тройка при ПП ОГПУ по Средне-Волжскому краю приговорила арестованных к различным срокам заключения и ссылки, от приговора была освобождена только обвиняемая, не имевшая ног; диакон Иоанн был приговорен к лишению права про­живания в двенадцати городах Средне-Волжского края на три года.
Отец Иоанн вернулся домой; он служил, когда позволяли силы, во Введенском храме в селе Соловцовка и по-прежнему принимал людей, ищущих совета, помощи и утешения.
В 1933 году в селе Соловцовка раскулачили одну из семей: хлеб из амбара забрали, скотину угнали, арестовали хозяина, и супру­га его с горечью стала всем жаловаться: «Ну все, мы пропали!» Ей посоветовали сходить к старцу Иоанну в село Оленевка. «С чем же я пойду, у меня ни рубля нет?» – сказала она. Но все же заняла один рубль и пошла. Заливаясь слезами и горько сетуя на случив­шееся, она стала рассказывать старцу о своем горе, причитая, что только одно ей и осталось, что помереть. «Ничего, ничего, ниче­го, – быстро заговорил отец Иоанн, – он придет, не плачь. Как жили, так и будете жить». Справившись с овладевшим ею было унынием, она начала работать, и Бог стал давать ей все потребное для жизни, а через пять лет вернулся и муж.
Недолго прожил диакон Иоанн в селе Оленевка. 20 декабря 1933 года начальник секретного политического отдела полномоч­ного представительства ОГПУ Средне-Волжского края направил прокурору края докладную записку, в которой писал: «По имею­щимся проверенным данным, в городе Пензе, в Пензенском районе, а также в районах Лунинском, Телегинском, Нижне-Ломовском, Каменском <...> существуют контрреволюционные группировки, участники которых ведут активную контрреволю­ционную деятельность. Руководящим ядром по отношению к сельским группировкам являются <...> церковники города Пензы, которые, будучи связаны через своих приближенных с сельскими группировками, направляют свою деятельность на противодействие мероприятиям советской власти...»
21 декабря прокурор дал санкцию на арест всех, чьи имена были перечислены в докладной записке. 30 января 1934 года на­чальник 4-го отделения секретного отдела допросил диакона Иоанна.
«С самого детства я в своем селе Оленевка веду подвижниче­скую жизнь, – сказал диакон. – Мое поведение как подвижника, весь образ моей жизни создали обо мне славу как о праведнике и прозорливце, но сам я знаю о себе – этого во мне нет. Видя, что народ меня считает за праведника и прозорливца, я не разубеж­дал его в этом. Вследствие этого, еще с дореволюционного вре­мени, ко мне очень многие из ближних и далеких мест ходили за советами по самым разнообразным вопросам и поводам. Начиная с того примерно: можно ли выйти замуж или жениться и кончая тем, что делать тем, кого обидела советская власть – раскулачила или выслала, или обложила налогами и т.д. Всем, кто приходил ко мне с жалобами или [за] советами, я давал эти советы, успока­ивал и призывал к терпению. Из таких лиц, которые меня посе­щали чаще других и которым я давал советы, помню следующих: Плешаков Осип Иванович, староста конногородской церкви, который просил у меня благословения принять в их церковь популярнейшего в городе Пензе священника Николая Касаткина[d]. Во второе посещение он у меня просил совета, как организовать общественные обеды для старцев и странников, группирующихся вокруг конногородской церкви; по его словам, эти обеды органи­зовать рекомендовал Кузнецкий епископ Серафим. На это я ему ответил, что раз власти пока не препятствуют, то это дело хорошее и его надо делать.
В третье посещение он мне доложил, что он дает какому-то Федору[1] из церковных сумм деньги на содержание старцев-пещерников. Когда же попросил этого Федора показать ему старцев, то Федор это сделать отказался. Я в этом деле усмотрел простое мошенничество и Плешакову запретил давать деньги. <...>
Шашин Осип и Шурунов Александр, регент конногородской церкви, обращались ко мне за советом, выполнять ли им предло­жение ссыльного иеромонаха Нектария Немчинова о постриже­нии в монахи. Я их на это не благословил.
Кузьмин Илья[2] был у меня два раза, приходил ко мне как к... старцу с той целью, чтобы я признал его как пророка Илью. Я с этим согласиться не мог, так как усмотрел в нем мошенника, своевольно толкующего Евангелие и намеревавшегося в своих це­лях использовать мой авторитет. После этого Кузьмин ко мне хо­дить не стал <...>. Также я не стал принимать мою последователь­ницу Давыдову Марфу, которая признала Кузьмина Илью и объявила себя Христовой невестой.
Сторож конногородской церкви Степанов приходил за сове­том, как ему быть с сыновьями, которые его не слушаются.
Из Кучек была ссыльная монашка мать Евгения по дороге в Пензу. Она мне говорила, что с каким-то поручением едет от священников к Кузнецкому епископу Серафиму. Попутно я ей поручил договориться с Серафимом о том, чтобы он мне разре­шил надеть монашескую скуфью. Но обратно она ко мне не за­шла, и я ответа от Серафима не получил.
Старец Ермолай Иванович, фамилии не знаю, происходит из села Телегина, приходил просто проведать. Говорил мне, что во дворе имеет земляночку, в которой молится. На это я отозвался одобрительно, высказав сожаление, что настолько ослаб, что не могу вырыть для себя такой земляночки <...>.
Неоднократно ко мне приходила старушка Александра из Кронштадта, бывшая прислужница Иоанна Кронштадтского. Я ее принимал как не имеющую приюта».
На следующий день после допроса было проведено медицин­ское обследование старца, которое установило, что вследствие преклонного возраста и сурового образа жизни он находится в со­стоянии «старческой дряхлости на почве физиологического увя­дания организма». При таком состоянии здоровья казалось, что старец вскоре умрет, и следователь потребовал от него, чтобы он дал обязательство, что, живя в Оленевке, не будет больше никого принимать, не будет никому давать советов и не будет совершать богослужений ни в церкви, ни дома.
26 февраля 1934 года следователь написал в постановлении об отце Иоанне: «В деле имеется достаточно компрометирующих данных, указывающих на его руководящую роль в деятельности ликвидированного контрреволюционного образования. Однако, учитывая данные медицинского осмотра, указывающие на то, что Калинин, вследствие его болезни и преклонного возраста, семь­десят девять лет[e], передвигаться на далекое расстояние без посторонней помощи не может, считаю, что привлечение его к ответ­ственности будет нецелесообразно».
5 июня 1935 года Президиум Куйбышевского крайисполкома постановил закрыть храм в селе Соловцовка. Верующие не согла­сились с этим и, собрав около тысячи подписей под прошением об оставлении им храма, отправили ходатайство во ВЦИК. Устно им было обещано, что храм до рассмотрения вопроса во ВЦИКе не будет закрыт, но местные власти потребовали от них письмен­ного подтверждения данного обещания.
9 февраля 1936 года ответственный секретарь по вопросам куль­тов при Президиуме ЦИК Союза ССР представил заключение по жалобам верующих села Соловцовка, в котором писал, что бли­жайшая действующая церковь находится в семи километрах; осно­ванием закрытия церкви является то, что в селе сгорела школа, а самое подходящее помещение под школу – это церковь. В тот же день старый друг Ленина, председатель Комиссии по вопросам культов Петр Красиков, подтвердил это решение своей резолю­цией: «согласен с передачей по ликвидации под школьное помеще­ние». 16 февраля Комиссия постановила решение местных властей утвердить и в здании храма разместить школу. В этом же году храм был переоборудован – но не под школу, а под клуб.
Прихожане, однако, с таким решением не согласились и 3 июня 1936 года направили жалобу в Комиссию советского контроля[3], но ответа на нее не получили.
Храм в селе Соловцовка был закрыт, и отец Иоанн, когда по­зволяло здоровье, стал служить в храме во имя Успения Пресвя­той Богородицы в селе Князевка. Молился старец зачастую но­чью, со слезами, и хотя и ходил с трудом, делал много поклонов. Желая скрыть свои подвиги, он никогда никого из посетителей не оставлял у себя на ночь, а отправлял к кому-нибудь; и те, кто испытывал нужду в ночлеге, и те, к кому он посылал, всегда рады были его благословению. Обыкновенно он отправлял к тем, кто сам нуждался в помощи. В селе, например, жила старушка Наталья, которая стала переживать, что по старости и малосилию не сможет заготовить дров. Старец послал к ней ночевать Евдокию Кучарову с двумя женщинами, и они быстро перепили­ли бревна и накололи дров, так что старушка благодарила и их, и старца и уже не знала, как бы их получше расположить у себя на ночлег.
Две женщины, София и Матрона, пришли побеседовать к отцу Иоанну и уже собирались домой, когда старец сказал: «Не ходи­те домой, оставайтесь ночевать, идите к Ксении, она вас пустит». И объяснил им, где та живет. Ксения в это время тяжело заболела и стала уже волноваться – кто поможет ей по хозяйству. Нежданные гости все сделали: корову подоили, теленка накормили, еще вечером дела начали делать, а утром продолжили. Ксения только удивлялась, откуда отец Иоанн узнал, что она нуждается в помо­щи, – никому она о своей болезни не говорила, из дома не выхо­дила, и к ней никто не заходил.
Как-то шла к старцу женщина и по дороге была сильно борима помыслом: «Зачем я деньги несу, лучше бы купила кренделей ребятишкам и накормила бы их». Пришла и говорит: «Батюшка, я тебе деньжонок принесла». – «Мне не надо, – ответил он. – Пой­ди, купи кренделей ребятишкам и накорми их».
В те годы старцу пришлось испытать много насмешек и прямых гонений и от властей, и от некоторых своих односельчан. Однаж­ды, когда он молился в лесу, его подстерегли злоумышленники и привязали к дереву, а сами ушли – пусть, мол, ему поможет Тот, Кому он молился. На него натолкнулся односельчанин Иван Мо­розов, который и привез старца домой чуть живым. На вопрос, кто это с ним сделал, старец отвечал скороговоркой: «Бог с ними! Бог с ними! Бог с ними!» В другой раз хулиганы сбросили его в овраг, засыпанный мусором. Всю ночь он ползал по дну и стенам оврага, но по немощи сам не смог выбраться, и только утром его отыскали, окровавленного, с синяками на теле. Дома его спросили: «Кто тебя, батюшка, затолкал туда? Не побили ли тебя? Как ты туда попал?» – «Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними», – отвечал старец.
В 1936 году член Оленевского сельсовета написал на старца до­нос, что в его доме «постоянно происходят сборища бродячих элементов и некоторых местных граждан <...>. Калинин <...> ве­дет образ жизни блаженного. На селе появляется очень редко. Принимает <...> всех паломников дома...».
24 октября 1936 года в доме у старца был произведен обыск, в нем участвовали представители РИКа, сельсовета, милиции и районного отделения НКВД. После обыска был составлен акт, в котором оказалась подробно описана его келья: «Квартира из одной комнаты, <...> в переднем углу комнаты висят двадцать две иконы разного размера от 80 сантиметров до 10 сантиметров. При входе в комнату за голландской печкой устроено... ложе... На сте­не над кроватью висят семнадцать икон разного размера от 80 сантиметров и до 10 сантиметров. В переднем углу перед ико­нами лежит на полу моленный коврик и горит лампада. В комнате еще имеется одна лавка, три табуретки и стол <...>, более никаких предметов нет, кроме как книг Священного Писания. Книги, об­наруженные в квартире, следующие: Служебник – по словам Ка­линина, он по нему служит, Молитвослов, „Жизнеописания под­вижников благочестия“, „История Христианской Церкви“, „Как чудом Божиим строилась русская земля“, „Жизнеописание бла­женной старицы Евфросинии“, „Житие Сергия“, „Житие святого Александра“, Псалтирь <...>, „Сказания старца Серафима“, „Земная жизнь Пресвятой Богородицы“, Библия <...>, акафист Иоанну <...>, акафист Богородице, акафист Серафиму <...>, ака­фист Успению Пресвятой Богородицы, акафист Софии... Три книги без названия... Калинина обслуживает его сестра, граждан­ка села Оленевка».
Один из милиционеров, объявив диакону, что он арестован, сказал: «Собирайся, дедушка!» Старец немного помолчал, а затем кротко сказал: «Сейчас соберусь, а тебя завтра хоронить будем». На другой день, после того как отца Иоанна отвезли в тюрьму, милиционер скоропостижно скончался.
29 октября сотрудники НКВД арестовали старосту храма в селе Князе-Умет Дарью Ваганову, обвинив ее в том, что она позволила верующим после богослужения петь канты, содержание которых, по мнению властей, имело контрреволюционный характер.
С 31 октября по 28 ноября начальник районного отделения НКВД допрашивал старца, который, отвечая на его вопросы, ска­зал: «Действительно ко мне с разных мест ходят люди, которые делятся со мною своим горем. Я сейчас фамилии посещающих лиц не помню, а также не помню, из каких сел они приходят, но часто ходят ко мне граждане сел Оленевка, Соловцовка, Князевка, Борисовка и с ряда других сел, названий которых я не помню. Когда ко мне приходят посетители с разных мест, то приносят яиц, хлеба, яблок, денег и т.д. Когда бывает много посетителей, то я всех не принимаю, так как всех принять не хватает у меня сил... »
4 ноября старца перевезли в тюремную больницу, в которой он пробыл всю зиму, но допросы при этом не прекращались. Ве­рующие старались его здесь навещать, но это было непросто. Па­раскева Баусова с дочерью собрали старцу передачу и пришли в тюрьму. Передачу приняли, а свидание не разрешили. Но они не ушли и через некоторое время снова стали просить, чтобы дали свидание, и им, наконец, разрешили. Надзиратель, провожая их на свидание, сказал Параскеве: «Я знаю тебя. Ты из Кучков. И я оттуда».
Вышедший к ним отец Иоанн был одет в лапти и халат. Дочь Параскевы стала просить благословения старца на замужество. «Погоди, – сказал он Параскеве, – выйду из тюрьмы весной, тог­да увидим, а пока не отдавай»[f].
Однажды, когда отец Иоанн был на прогулке, к нему пришли на свидание несколько женщин; увидев их, он завернул в платок небольшую иконку Божией Матери и, вложив в сверток запи­ску, перебросил к ним через забор. Развернув платок, женщины в записке прочли: «Хлопочите обо мне...»
28 ноября 1936 года следователь допросил старца.
– Через кого вы поддерживали связь с пензенским архиереем и в чем она выражалась? – спросил его следователь.
– Архиерей мне прислал только один раз по почте письмо, где мне и князевскому священнику дал указания, чтобы я служил в князевской церкви. Других связей у меня с архиереем Феодо­ром[g] не было...
– Расскажите, кто к вам ходил из Сердобска и какие беседы вы с ними вели.
– Меня из Сердобска два раза посещал мужчина, фамилии и имени не знаю, и он только пил у меня чай, но мне ничего не говорил и я ему ничего не говорил...
– Вы обвиняетесь в том, что ваша квартира являлась сборищем контрреволюционного бродячего элемента, среди которого вы вели контрреволюционную агитацию. Признаете ли себя в этом виновным?
– Ко мне приходили люди из разных мест, но контрреволюци­онной агитации я не вел.
В тот же день начальник Кондольского отдела НКВД выписал постановление о заключении старца в пензенскую тюрьму, обви­нив его в том, что он «систематически вел среди населения контр­революционную агитацию против существующего строя и его квартира являлась сборищем контрреволюционного... элемента».
30 декабря 1936 года следствие было закончено, диакон Иоанн Калинин и староста храма Дарья Ваганова обвинялись «в том, что среди населения села Князе-Умет, а также и других населенных пунктов Кондольского района вели контрреволюционную агита­цию и распространяли провокационные слухи, направленные против советской власти и ее мероприятий...»
Судебное заседание должно было начаться 19 февраля 1937 года в девять часов утра в здании суда в городе Пензе. К этому времени в суд уже прибыла большая часть свидетелей, а в тюрьму – кон­вой, чтобы сопровождать узников. Однако выяснилось, что у на­чальника тюрьмы нет лошади для доставки заключенных в суд, и конвоиры, пробыв в тюрьме до трех часов дня, отбыли восвояси, а суд принял решение: поскольку «никаких надежд на доставку обвиняемых Вагановой и Калинина сего числа не имеется, так как в распоряжении дежурного по пензенской тюрьме средства пере­движения отсутствуют <...>, Спецколлегия постановила: настоя­щее дело слушанием перенести на 20 февраля 1937 года на 9 часов утра, обязав начальника пензенской тюрьмы доставить обвиняе­мых Ваганову и Калинина к указанному времени, для чего по­слать ему телефонограмму. Расходы, связанные с задержкой сви­детелей, отнести на начальника пензенской тюрьмы, возбудив дисциплинарное преследование против последнего за недоставку в судебное заседание обвиняемых».
20 февраля состоялось судебное заседание. Отец Иоанн, обра­щаясь к судьям, сказал: «Виновным себя в предъявленном обви­нении не признаю и поясняю: я знаю, что всякая власть от Бога, и советской власти я покоряюсь, в селе Князевка я служил два раза, паломничества я не признаю и прозорливым я не был – это все ложь. Люди ко мне ходили с горем, поговорить, из чего и залючили, что я прозорлив, но им я никогда не был. Я сапожничал ранее и заштатным диаконом лет десять <...>. Я не говорил, что при советской власти плохо, а раньше было лучше, я больше лежу на кровати и про советскую власть никому и ничего не говорил».
Вызванная судьей для ответа Дарья Ваганова заявила, что ког­да ее арестовали, то она, просидев в тюрьме тринадцать суток, за­болела, на что у нее имеется от врача справка, и, будучи больной, подписала, не зная что.
Из допрошенных вслед за ними свидетелей многие заявили, что подписали протоколы допросов, не читая, и записано в про­токолах допросов не совсем то, что они говорили.
Выслушав показания свидетелей, суд постановил: поскольку свидетели коренным образом изменили свои показания, данные на предварительном следствии, перенести судебное заседание на 19 марта, допросив свидетелей в судебном заседании.
19 марта 1937 года в час дня началось заседание Специаль­ной коллегии Куйбышевского областного суда, на котором присутствовали адвокат и свидетели. Суд спросил обвиняе­мых – диакона Иоанна и старосту Дарью Ваганову, – считают ли они себя виновными.
«Виновным себя в предъявленном мне обвинении не при­знаю, – сказал отец Иоанн. – Прозорливым меня никто не счи­тал, да я себя и не выдавал за „прозорливого“. У меня бывали люди, но очень мало. Ходили ко мне в келью граждане своего села, а не из других сельских местностей. Зачем ко мне приходили граждане, я не помню. Просто приходили ко мне поделиться сво­ими несчастьями-горем. Они имели ко мне „притяжение“ как к человеку скромному, непьющему, ведущему отшельнический образ жизни. Кроме граждан села Оленевка ко мне заходили и жители сел Соловцовка и Князевка <...>. Павла Кучина я знаю. Он, будучи почтальоном, приносил мне газеты <...>. Обнаруженная у меня карточка фотографическая Павла Кучина оставлена мне матерью его. Она приносила ко мне эту карточку посмотреть и оставила. Павла Кучина я раньше лечил, когда он болел <...>. Лечение мое выражалось в том, что я помолился за Кучина, и ему стало легче. В знак благодарности Павел Кучин, будучи в Крас­ной армии, прислал мне свою фотокарточку. Я молился не только за одного Кучина, но и за других. Я молился вообще за всех...»
«Виновной себя в предъявленном обвинении не признаю, – ответила староста. – В церкви никакие стихи контрреволюцион­ного содержания не пели. В лес с прихожанами к ключу петь стишки я не ходила, но один раз слышала, как в лесу верующие пели какие-то стихи, но что это были за стихи, я не знаю <...>. Калинин был в нашей церкви в 1936 году. Летом. Приходил приобщаться...»
Вслед за допросами обвиняемых начались допросы свидетелей, многие из которых на предварительном следствии малодушно подписали показания, написанные следователем, и теперь на суде отказывались от них.
«Председатель церковного совета Ваганова никаких разреше­ний петь в церкви стихи не давала, – заявила жительница села Князевка. – Показания мои в НКВД записаны неверно. Я не го­ворила, что Ваганова разрешила нам в церкви петь стихи. Прото­колы допроса я подписала, не зная, что подписываю. Стихи в церкви мы распевали по своей неопытности и никаких разреше­ний на это не спрашивали <...>. Протокол следователь мне читал, и я его подписала <...>. Разрешение на пение стишков в церкви у Вагановой брала Панина, и показания мои, данные на предвари­тельном следствии <...>, следователем в этой части записаны пра­вильно <...>. У Калинина в селе Оленевка я была два раза <...>. Я была у него осенью один раз. Приходила и во второй раз посо­ветоваться с Калининым, стоит ли вступать в колхоз. Калинин сказал мне, чтобы я вступала в колхоз. В колхозе я состою шесть лет, но исключалась, так как мало имела трудодней. После этого я приходила к Калинину посоветоваться насчет колхоза. Он велел мне пойти в колхоз. Вновь в колхоз я вступила весной 1936 года и состою в нем до настоящего времени».
«Летом 1936 года в церковные праздники на Успение и Троицу в церкви нашей пели два раза стишки, – показал житель села Князевка. – Пение происходило между утреней и ранней обедней, когда не было богослужения. Стихи пели слепые старушки и дру­гие верующие, кто именно, сейчас не помню <...>. Граждане са­мовольно пели эти стихи, никто никаких разрешений на это не давал. Ваганова здесь ни при чем. Она не давала разрешения на пение стихов. Я слышал только, как в церкви пели молитвы, а контрреволюционных стихов не слышал. Я не говорил следова­телю, что Ваганова давала разрешение на пение стихов. Показа­ния в этой части записаны неверно, и я их не подтверждаю, возможно, что они даны мною, но ошибочно, я просто не понял вопроса <...>. Пели их один раз. Калинина при этом пении не было. В церковь к нам он приезжал помолиться и по окончании службы тут же уезжал в свою „обитель“...»
«Показания, данные в НКВД, подтверждаю, – сказал житель села Соловцовка. – У Калинина я бывал не один раз как у старца-диакона. Мне известно, что к Калинину ходили граждане – веру­ющие за советами. Среди верующих Калинин пользовался уважением...»
После окончания допросов государственный обвинитель за­явил, что поддерживает обвинение и просит приговорить обвиня­емых к заключению в исправительно-трудовых лагерях и в даль­нейшем – ограничить в правах.
«Достаточных улик против обвиняемых Калинина и Вагановой нет и нет достаточных оснований для вынесения обвинительного приговора», – заявил адвокат.
Суд предложил обвиняемым сказать последнее слово.
– Я ни в чем не виноват, – сказал старец.
– Калинина я не знала. Контрреволюционные стихи я не рас­пространяла, – сказала староста.
В десять часов вечера судья зачитал приговор: «Подвергнуть лишению свободы сроком на шесть лет каждого и дополнительно <...> применить поражение в правах <...> на пять лет каждого...»
Подсудимые обратились с обжалованием приговора в Спецколлегию Верховного суда РСФСР.
Диакон Иоанн в это время снова оказался в тюремной боль­нице, и Надежда Калинина, заявив, что она его родственница и желает с ним попрощаться, добилась свидания, которое продол­жалось пятнадцать минут. Старец одет был в лапти, голова завя­зана платком, чтобы хоть как-то облегчить страдания от головной боли. Обратившись к Надежде, он сказал: «Хлопочите обо мне... Из Куйбышева присудили шесть лет за нарушение колхозов и что народ принимал. Спрашивали: „Иван Васильевич, согласен вину признать?“ Я им отвечал: „Нет никакой на мне вины!“»
Надежда раздобыла три тысячи рублей и поехала в Москву хлопотать об освобождении старца; хлопоты ее увенчались успе­хом. 26 мая 1937 года состоялось заседание Спецколлегии Верхов­ного суда РСФСР.
«Преступление Вагановой выразилось в том, – говорилось в за­ключении Спецколлегии, – что она, будучи в течение ряда лет цер­ковной старостой в церкви села Князе-Умет <...>, использовала свое положение церковной старосты для антисоветской агитации сре­ди верующих путем организации чтения в церкви и в других местах стихов, по своему содержанию направленных против советского государственного строя, к возбуждению недоверия к советской вла­сти. Распевание таких антисоветских стихов маскировалось тем, что наряду с ними пелись стихи и религиозного характера <...>. Престу­пление Калинина выразилось в том, что он являлся единомышлен­ником Вагановой в части использования наиболее отсталых верую­щих женщин для антисоветской агитации <...>.
Допрошенная на предварительном следствии осужденная Ва­ганова показывала, что по ее разрешению в церкви пелись стихи контрреволюционного содержания, и привела текст этого стиха, однако на суде от него отказалась, заявив, что такого показания следствию она не давала. Ни один из шести свидетелей, допро­шенных на суде, не подтвердил контрреволюционной агитации со стороны осужденных, а свидетели <...> отказались от своих пока­заний на предварительном следствии в той части, где они якобы показывали о том, что Ваганова разрешила петь стихи антисовет­ского содержания. Не подтвердил ни один из свидетелей и контрреволюционного содержания стихов, которые пелись осужденными и свидетелями». Спецколлегия Верховного суда постановила: приговор отменить и заключенных освободить.
И наступил день, когда диакон Иоанн услышал от надзира­телей: «Дедушка, тебе радость, решили отпустить». Когда ста­рец вышел из тюрьмы, то едва держался на ногах от слабости, не зная, сумеет ли он вообще идти. Господь послал лошадь с возни­цей, и тот отвез старца к знакомой ему женщине, жившей в Пензе, и здесь старец прожил некоторое время. Потом он попросил дру­гую женщину проводить его до Оленевки. До Борисовки их до­везли, а затем они пошли пешком. Полкилометра он только про­шел и упал на снег. «Пойду в Кулипановку за лошадью», – сказала старцу его провожатая. Но он на это ее не благословил, а сидел на снегу, пока не показались вдали впряженные в телегу быки. Возчики, узнав старца, посадили его на телегу и довезли до края села Оленевка. Отец Иоанн сказал провожатой: «Кричи мужика, он меня снимет и до кельи доведет...» Она покричала, и, действи­тельно, из дома вышел мужик, снял отца Иоанна с телеги, и они пошли дальше. Идти было с километр, несколько раз старец от­дыхал, а отдохнув, просил: «Поднимите меня», – поскольку сам подняться не мог. Его поднимали и, поддерживая, почти неся на руках, вели дальше.
Сестра старца, Наталья, искренне обрадовалась, увидев его. Отца Иоанна ввели в дом, разули и уложили на кровать. Однако радость Натальи была непродолжительной – через некоторое вре­мя ею овладел бесовский панический страх, с которым она никак не могла справиться. «Меня посадят», – непрестанно повторяла она. И, наконец, не выдержав, велела старцу уходить в деревню Николаевку, расположенную в двенадцати километрах от Оленевки, где жили некоторые из его почитателей.
Старец ей прекословить не стал и, взяв подрясник и палочку, тихо побрел из дома. Одна женщина, узнав об этом, догнала его, когда он с великим трудом преодолел еще только два километра. Он спросил ее: «Ты у нее была? Она что тебе сказала?» – «Вро­де велела проводить тебя». Услышав это, старец сказал: «Что мне делать? Везде гонения... и от домашних. Помоги, Господи!»
Шли они эти десять километров очень долго, старец часто ло­жился на землю и лежал как мертвый. Затем начинал шевелить­ся, пытался подняться, женщина ему помогала, он поднимался и шел, опираясь на ее руку. Так они дошли до дома, где жила Ев­докия Кучарова.
Она давно знала старца. Когда ей было лет двадцать, ее при­вела к отцу Иоанну ее старшая сестра Анна и сказала ему: «Дуню сватают...» – «За кого?» – спросил старец. «За Маслова». – «Бла­гословляю, пусть идет». Но Анна не пустила свою сестру замуж, и та осталась в девицах. Впоследствии она стала жить в отдель­ном домике, который и она, и местные жители, по избранному ею почти монашескому образу жизни, называли кельей, часто ходила в храм, а зарабатывала на жизнь вязанием платков.
Оказавшись наконец у нее в доме, отец Иоанн облегченно вздохнул и сказал: «Слава Богу, слава Богу, слава Богу!» Здесь ста­рец прожил полгода. Ночами он много молился, много делал по­клонов, так что протиралась на коленях одежда. Он говорил Евдо­кии: «Смотри, не показывай свою молитву. Господь любит, чтобы к Нему обращались втайне. Хотя бы было всего три поклона, но тайно».
К отцу Иоанну вскоре снова стали ходить люди с вопросами, и Евдокией овладел панический страх. Она начала роптать: «За­чем я его взяла, бочку слез пролила, пока он живет у меня; и меня с ним связали, да еще и посадят. Мне бы, девке, жить бы и жить одной!» Старец со слезами успокаивал ее: «Бог с нами, Господь все уладит... терпи...»
Кровать у отца Иоанна была длиной едва ли в половину длины его тела, и он спал скорчившись. Грубый войлок служил ему ма­трацем, укрывался он старым байковым одеялом.
К пожертвованиям, которые приносили старцу его почитатели, он относился весьма разборчиво. Однажды привезли сот меда, но он не велел его брать, а сказал: «Дуня, отнеси и в землю зарой». – «Мне бы дал», – сказала она. «Не жалей, это тебе не принадле­жит». И рассказал притчу, из которой следовало, что мед этот чу­жой, не того, кто принес.
Питался отец Иоанн, как дитя, и Евдокию наставлял есть по­немногу, и когда она говорила, что голодна, он отвечал: «Не сер­дись, так надо».
Как-то раз он спросил ее: «Дуня, где ты меня схоронишь?» – «С племянницами», – ответила она, то есть там, где были похо­ронены племянницы старца, Марфа и Татьяна, у которых он жил после смерти матери. «Нет, меня в другом углу, – сказал он, – на восток. Там мое место, я туда хожу, молюсь о себе... там меня и похороните...»
Через некоторое время его двоюродная сестра Наталья, несмо­тря на все свои страхи, пригласила отца Иоанна вернуться жить к ней.
В 1943 году некая монахиня собралась посетить диакона Иоанна, об этом узнали ее знакомые и решили послать вместе с ней старцу продуктов – кто принес муки, кто пряников, кто лепешек, нанесли конфет, яблок и хлеба. Она все это принесла старцу и только успела присесть, чтобы перевести дух, как он сразу же настойчиво стал ей говорить: «Не сиди, иди скорей по той дороге». И он махнул рукой в сторону Борисовки, куда ей совсем не было нужно.
Монахиня, не обращая внимания на слова старца, стала раз­вязывать кульки, приговаривая: «Я вот тебе, батюшка, принес­ла кое-что. Это вот посылает Наталья, а это...» – «Мне ничего не нужно, – перебил ее отец Иоанн, – иди скорей по той дороге». И он снова махнул рукой в сторону Борисовки и крикнул сестре: «Наталья, собери ей еще сумку с продуктами». Та быстро положи­ла монахине в сумку, что у них на тот момент было, и отец Иоанн стал ее выпроваживать. «Ступай, ступай, торопись, – говорил он, – да нигде не задерживайся».
Монахиня с помощью Натальи подхватила наперевес через плечо связанные вместе сумки и пошла по дороге, на которую ей было указано. Ноша, хотя и увеличилась в весе, но показалась ей теперь не такой и тяжелой. Немного она и прошла, как видит: идет ей навстречу женщина и неутешно рыдает. Когда женщина приблизилась, монахиня спросила, о чем это она так убивается. Та рассказала, что у нее дома дети голодные, которым она велела ждать, пока не принесет им поесть, и пошла к председателю кол­хоза, чтобы он выписал ей что-нибудь, хоть немного картошки, ведь у нее четверо детей с голоду погибают. Но тот отослал ее ни с чем, сказав, что ему неоткуда взять для нее картошки. Монахи­ня отдала ей все сумки, которые отец Иоанн благословил нести, и уже через несколько минут радостно провожала взглядом жен­щину, утешенную и успокоенную.
В 1946 году диакон Иоанн подал прошение епархиальному архиерею, написав: «в настоящее время, чувствуя себя пободрее, желаю принимать участие в богослужении в храме <...> в Соловцовке». 25 марта 1946 года епископ Пензенский и Саранский Михаил (Постников) благословил его служить диаконом в Троице-Сергиевском храме в селе Соловцовка, а 2 сентября того же года рукоположил во священника к этому храму.
В конце жизни волосы старца стали совершенно белыми, ред­кими, на изменившемся от длительного поста лице резко вы­делялись скулы, в глубоко запавших глазах светились ум и про­ницательность, выражение глаз было строгое, но в то же время и доброе. Последние годы жизни его водили в церковь под руки. Проходя по церкви, он благословлял всех подходивших к нему, и лицо его выражало внутреннее умиление и покой.
Обычно старец вкушал ситный хлеб и чай с сахаром, любил всех угощать, чай заваривал сам и сам разливал. Сначала напоит всех взрослых, потом детей. Хлеб ему пекла вдова Ирина Кучина из села Борисовка, но ел он его в самом ограниченном количестве. Ни мяса, ни рыбы он не ел. Ел иногда постный суп – подадут ему, он одну-две ложки хлебнет и велит унести. В последние годы жиз­ни он и хлеб почти перестал есть, пожует его и отдаст птичкам. Иногда порадуется принесенным ему грибам, попробует один, а остальные отдаст.
Некая женщина, Анастасия, решила собрать на масленицу для отца Иоанна продукты. Муж, увидев ее сборы, стал строго спра­шивать: «Что это у тебя в узлуто?» – «Это я к батюшке иду...» – «Эх, по такому-то узлу будете носить, целый дом ему построите». Анастасия пришла к старцу, а он таким же голосом, как ее муж, закричал: «Это что у тебя в узлу-то?» – «Маслица тебе привезла, а это...» – «Эх, по такому-то узлу будете носить, целый дом мне построите».
Сказала Анна свекрови, что решила поехать к отцу Иоанну; свекровь ей дала для него пять штук яиц, а десять она взяла у нее самовольно, украла. Войдя к старцу, Анна сказала: «Батюшка, я привезла тебе яиц». – «Пять оставь, а десять отвези домой», – сказал он.
Девица Анна из Пензы захотела уехать жить к сестре в Сред­нюю Азию и попросила на это разрешение у матери, но та ска­зала, чтобы она сначала попросила благословения на поездку у отца Иоанна. Анна согласилась и, приехав к старцу, попросила благословения на переезд. Но тот ответил определенно: «Не-е-ет, не благословляю, живи с матерью». Она скрыла ответ старца и сказала матери, что старец благословил ее ехать. Мать собрала дочь в дорогу, и Анна уехала. Приехав на место, она с большим трудом нашла работу и вскоре заболела – у нее отнялись ноги.
Анна написала матери, прося, чтобы ей помогли вернуться до­мой. Приехав в Пензу, она прежде всего попросила у матери про­щения за обман. «Не плачь, дочка, – сказала та, – я поеду к ба­тюшке и попрошу у него прощения». Так и сделала: упав перед отцом Иоанном на колени, она просила простить ее неразумную дочь. Отец Иоанн на это ответил: «Бог простит, Бог простит, Бог простит, выздоровеет». И дал матери для больной дочери святой воды. Вернувшись домой, мать увидела, что ее дочь неуверенны­ми шагами пытается ходить. Вскоре Анна выздоровела и сама по­ехала к старцу просить прощения и поблагодарить за молитвы.
Приехала к старцу женщина сорока лет, Александра, из села Кевда-Мельситова, попросить благословения выйти замуж за некоего вдовца, но отец Иоанн ей сказал: «Нет, за него не благо­словляю. Вот твой жених, вези и венчайся». И быстрым движени­ем руки показал на стоящего у двери слепца, который стал подхо­дить к нему под благословение, но старец, не дав ему произнести и слова, сказал: «Благословляю, иди венчайся».
Нежданно-негаданно оказавшись женихом и невестой, они вышли на улицу и стали беседовать. Слепому было пятьдесят лет, он жил у сестры, но сестра умерла, и он собирался просить совета у старца, жениться ему или нет, так как у него не осталось никого из родных. Послушавшись старца, они повенчались и мирно про­жили жизнь.
Одна женщина пришла к отцу Иоанну поведать ему свои го­рести, и он, побеседовав с ней, протянул сто рублей. «Батюшка, у меня есть», – сказала она. «Надо, чтобы не роптала», – отве­тил он.
Приехав домой, она открыла сундук, где должны были лежать сто рублей, на которые она очень рассчитывала и о которых гово­рила, что они у нее есть, но денег на месте не оказалось. Вспом­нив слова старца, она постаралась не роптать на пропажу.
Некая женщина скорбела, что от ее сына с фронта нет никаких известий, и, попросив, чтобы отец Иоанн поусердней за него по­молился, принесла принадлежавшее сыну белье. Старец замахал на нее рукой и быстро-быстро стал говорить: «Мне не надо. Иди сейчас же на станцию и не останавливайся нигде».
Женщина послушалась, забрала сверток с бельем и, печалясь, что отец Иоанн не взял приношение, направилась к станции. Придя на станцию, она стала осматриваться по сторонам, ког­да к платформе подошел поезд с солдатами, с любопытством вы­глядывавшими из вагонов. И вдруг она услышала хорошо знако­мый ей голос: «Мама! Мама! Мама!» Это сын увидел ее из вагона.
Поезд стоял на станции всего несколько минут, но она успела пе­редать сыну белье и ушла счастливая тем, что он жив и здоров.
Девица Мария из села Соловцовка пришла к старцу просить благословения на замужество. К ней сватался молодой человек из Одессы, временно в их местах работавший. «Милая моя, – ска­зал ей отец Иоанн, – он тебе не жених, завезет и бросит». Она от­казала «жениху», а впоследствии выяснилось, что тот был женат и имел детей.
Елизавета, жительница расположенного неподалеку от Оленевки хутора, тяжело заболела, врачи признали аппендицит. Но она без благословения старца ничего не делала и отказалась от операции, и ее отвезли домой. Оказавшись дома, она тут же по­слала к отцу Иоанну племянницу, чтобы он через нее благословил ее на операцию. Но тот только сказал: «Не благословляю на операцию». И передал ей святой воды. Три дня Елизавета пила эту воду и выздоровела.
Тяжело заболела Матрона Васильевна Епинина из села Камен­ки. Врачи признали язву двенадцатиперстной кишки и направили на операцию. Ее сестра, собиравшаяся ехать к отцу Иоанну, по­звала ее с собой и сказала: «Я еду к старцу спросить, жив ли мой сыночек, поедем со мной. Пожалуешься на болезнь, попросишь благословения на операцию». Та согласилась, хотя про себя и по­думала, что это все бесполезно. Ехала она туда, с трудом преодо­левая боль. Пришли они к келье старца позже других, отец Иоанн уже не принимал. Около кельи стоял и переговаривался народ, что уже опоздали, не принимает никого. Постояли все, поговорили-поговорили да обратно пошли. Матрона Васильевна с сестрой по­брели вслед за всеми. И вдруг видят: за ними бежит племянница старца: «Вернитесь, вас зовет. Примет».
Войдя в келью, Матрона Васильевна стала рассказывать, что врачи назначили делать операцию, и объяснять, где именно бо­лит, но старец не дал ей договорить и только сказал: «Не будет болеть. Выздоровеешь, выздоровеешь, выздоровеешь». И благо­словил ее. «А мой сыночек без вести пропал, как его поминать: о здравии или за упокой?» – спросила сестра Матроны Васильев­ны. «О здравии, о здравии! Жив вернется. Которые и двадцать лет, и те вернутся».
Выйдя от старца, Матрона Васильевна почувствовала себя со­вершенно здоровой, а сын ее сестры действительно оказался жив и вернулся.
Шестилетняя девочка Клавдия повредила руку. Место по­вреждения покраснело, и появилась небольшая опухоль, на боль­ном месте со временем образовался гной. Мать повела ее к вра­чам, но они ничем не смогли помочь и предлагали ампутировать руку, но на это мать не согласилась. Кто-то из знакомых предло­жил ей вместе с дочерью поехать к отцу Иоанну в Оленевку. Вый­дя из поезда, они обнаружили, что к старцу направляется мно­жество народа, с которым они и пошли по вьющейся через поля дороге. Когда подошли к домику, где жил отец Иоанн, то увиде­ли, что и здесь сидят посетители, в основном женщины, в ожида­нии, когда их примет старец. Наконец их впустили в маленькую комнатку, где жил худенький, благообразной наружности ста­рец. Клавдия подошла взять благословение, в то время как мать стала рассказывать о ее болезни. Но старец, казалось, не слушал, быстро повторяя: «Пройдет, пройдет, пройдет». Он дал матери освященного масла, святой воды и велел, помолившись, три раза в день смазывать гноящуюся ранку. На третий день, как они стали это делать, ранка перестала гноиться, а затем стала затягиваться, и со временем около кисти остался только рубец.
Некая женщина по имени Мария собралась ехать к старцу. Настроение у нее было радостное. Желая порадовать отца Иоан­на, она заготовила ему грибочков, зная, что тот их когда-то очень любил. Когда Мария вышла из дома, навстречу ей попалась жен­щина, которая остановила ее и спросила: «Скажите, пожалуйста, где у вас живет женщина, которая делает аборты?» Мария, погру­женная в размышления о свидании со старцем, молча посмотре­ла на женщину, не вполне понимая, о чем она спрашивает. И та повторила: «Где у вас живет тетя Дуня, которая аборты делает?» – «А, тетя Дуня? – повторила Мария, по-прежнему не осознавая сути вопроса. – Она живет по той улице, второй дом от угла», – показала она рукой и быстро побежала дальше, вернувшись мыс­лями к старцу, как он будет радоваться ее приходу и что скажет. Перед кельей старца стояла толпа народа, но вышла его сестра Наталья и, ткнув пальцем в Марию, сказала: «Заходи ты!»
Чуть слышно она вошла в келью, перекрестилась и подошла взять благословение: «Благослови, батюшка!» И вдруг слышит крик: «Зачем ко мне пришла? Иди, показывай дорогу, идите, уби­вайте детей!» – «Батюшка, да что же я сделала?» – «Ступай, сту­пай, ступай», – тихо повторил старец. «Батюшка, вот грибочки я набрала», – пробормотала Мария, трясущимися руками подавая сумку. «Ничего мне не надо, ступай», – устало сказал он, и голо­ва его упала на грудь. Пулей вылетела Мария из кельи и только тут поняла, что, показывая путь ко греху, сама стала участницей в нем.
Некоторым бедным семьям старец благотворил в течение многих лет из тех небольших средств, что ему жертвовали, как, например, жившей в селе Борисовка семье Антонины, родите­ли которой имели много детей. Сестра Антонины, Анна, часто болела, и отец Иоанн передавал ей святую воду, но незадолго до ее кончины, ей было в то время двадцать пять лет, не передал, а сказал: «Не надо. Через три дня она придет домой». Через три дня Анна умерла, и отец Иоанн дал семье денег, чтобы ее похо­ронили достойно. Антонина ходила к старцу с шести лет, и он любил, когда она приходила. Нежно погладит ее по головке и скажет, обращаясь к своей грубоватой келейнице: «Вот такими бы нам надо быть, Наташа, вот такими!» Он очень любил детей, и когда Антонина приходила, он говорил ей: «Ах, ты моя доро­гая, хорошенькая. Пришла. Как я по тебе соскучился». Он всегда знал заранее, когда она придет, и говорил сестре: «Наташа, от­крой. Тоня пришла».
Повзрослев, Антонина спросила отца Иоанна: «Как мне, ба­тюшка, жить?» Он ответил: «Так и живи одна. Будешь болеть. Одна не пропадешь, всех лучше будешь жить. В церкви тебя все будут знать». Антонина послушалась старца, осталась девицей, стала работать в церкви уборщицей и, хотя была неграмотна, пела на клиросе почти все наизусть, также и молитвы она все читала по памяти. За кротость и смирение она заслужила глубокое уваже­ние многих.
Однажды Антонина пришла к отцу Иоанну с Татьяной Оськиной. Еще будучи дома, та спросила ее: «Сколько мне яичек с со­бой взять?» – «Возьми десяток», – посоветовала Антонина. А та на это со смехом: «Ну, да и хватит, все равно он мне наболтает».
Когда пришли к отцу Иоанну, Татьяна сказала: «Вот я тебе го­стинчик принесла». – «Положи», – сказал старец и, обращаясь к сестре Наталье, сказал: «Наташа, расколи яички и поболтай...» Она расколола яички, а они оказались все черные. «Я не воро­жея, – сказал Татьяне отец Иоанн, – иди к ворожеям, они тебе наболтают». А Антонине заметил: «Ты ко мне с такими людьми не ходи... »
В храме, когда был в силах, отец Иоанн совершал во время все­нощной елеопомазание сам. В это время люди спрашивали у него совета, и он кратко, в нескольких словах отвечал. Для всех обра­щающихся к нему отец Иоанн был утешитель и помощник.
Одна женщина похоронила свою девятнадцатилетнюю сестру, к которой была очень привязана, и никак не могла утешиться, все ходила к ней на могилу и плакала, забросив свои домашние дела. Пришла она к отцу Иоанну. «Чего ты плачешь?» – спросил он, хотя в это время она и не плакала. «Сестру похоронила», – отве­тила она. «Сколько у тебя детей?» – спросил он. «Двое». – «А ты не боишься их оставить?» – спросил старец. И дал ей просфору и святой воды. От отца Иоанна женщина вернулась переменив­шейся – куда и пропала тоска, и она, наконец, смогла заняться делами. А раньше бывало, все на работу идут, а она на кладбище бежит, как на работу.
Наталья Володина, жительница Пензы, встретила как-то у родника сватью и спросила ее: «Как поживаешь, свашенька?» – «Все бы ничего, да только постов я не соблюдаю, на работе с вра­чами да сестрами ем все, что подают». – «А у нас Параскева, – стала рассказывать Наталья, – ездила к отцу Иоанну и пожаловалась ему на себя: „Батюшка, я не пощусь, у меня желу­док больной, молочко ем“. – „Все равно век-то не прибавишь“, – ответил он. Она вернулась и с тех пор начала поститься, и с перво­го же раза желудок болеть перестал, и все посты, какие установлены Церковью, она исправно смогла соблюдать».
Пришла однажды к отцу Иоанну жительница Пензы по имени Наталья и стала жаловаться, что у нее рак груди, а врачи не хотят делать операцию, говорят, что она ее не вынесет из-за плохого состояния сердца. Отец Иоанн благословил ее делать операцию. Вернулась она домой и не знает, что делать, и снова пошла к вра­чам, у которых была, но те ей снова стали отказывать. Во время их разговора в кабинет зашел хирург, только что приехавший из Ле­нинграда; он предложил осмотреть Наталью и после осмотра ве­лел сразу же готовить ее к операции. Операция прошла успешно; три дня приезжий хирург наблюдал за Натальей, а на четвертый, сообщив, что он уезжает, добавил: «Считайте, что вы воскресли ради меня». – «Если бы Бог не помог, вы бы не смогли», – заме­тила Наталья. «Ну, считайте как хотите, оставайтесь, будьте здо­ровы», – попрощался с ней доктор.
Двоюродная сестра старца Наталья и дочь ее Юлия обижали, притесняли и обирали его, но он никому никогда не жаловался на них, а старался пожертвованное ему побыстрее раздать нужда­ющимся. Однажды к нему приехал человек и подал пакет с день­гами, а старец, взяв пакет, тут же передал его женщине, кото­рая только что вошла к нему в келью. Тот недоуменно произнес:
«Батюшка, в пакете я вам деньги дал...» – «Знаю». – «Там много, пятьсот рублей». – «Знаю, но ей нужно, она корову купит».
Женщина бросилась старцу в ноги и со слезами спросила: «От­куда ты знаешь, что у меня корова пала?» – «Иди, покупай», – сказал старец.
Великий пост в 1951 году был последним постом в жизни старца, и он провел его в строгом воздержании. Архиепископ Пензенский Кирилл (Поспелов), зная, что отец Иоанн становится все более немощным, послал к нему своего врача, чтобы, если нужно, ока­зать ему медицинскую помощь. «Батюшка, к тебе владыка врача послал на машине», – сообщила ему племянница Юлия. «Пу­сти», – тихо, почти шепотом произнес старец.
Доктор, подойдя к отцу Иоанну, стал его осматривать и про­слушивать и, наконец, собирая инструменты, сказал: «У него ни­чего не болит, совершенно здоров ваш старец, он просто очень ослаб, потому что ничего не ест. У него желудок почти усох...» И, обращаясь к отцу Иоанну, стал ему почти в ухо кричать: «Иван Васильевич, ты ничего не ешь, так нельзя, надо есть, ведь ты себя голодом уморишь и умрешь...» Старец никак не реагировал на его слова, и казалось, что он их вовсе не слышит. Домашние старца стали спрашивать доктора, сколько дать ему за визит. «Сколько хотите», – ответил тот. «Дайте ему полторы сотни», – тихо про­шептал отец Иоанн. Здесь же в сенях стоял мужчина, который вы­нул деньги и отдал доктору.
Перед Ильиным днем старец просил передать близким, что­бы они поскорей приезжали к нему, так как скоро будет празд­ник; так он назвал день своей кончины. 1 августа отец Иоанн был в храме, несколько раз с ним случались приступы, так что думали, что он тут же, в храме, скончается. Отец Иоанн попросил спеть тропарь Воскресению Христову. Хор трижды спел «Христос воскресе...». Отец Иоанн чувствовал себя так плохо, что попросил отвезти его домой, и дома, несколько придя в себя, благословил всех, кто пришел к нему в этот день после службы, дав каждому наставление, кому как жить дальше.
Отец Иоанн скончался 6 августа 1951 года. На его отпевание и погребение собралось множество людей. Целую ночь в храме читалось Евангелие, люди молились, никому не хотелось ухо­дить. Все подолгу прощались со старцем и, с молитвой обращаясь к нему, прикладывались к Евангелию, лежавшему у него на груди, и к руке.
Наталья Володина из-за больной ноги с трудом добралась до храма и всю ночь молилась у гроба старца, и только под утро вспомнила о своей болезни и поняла, что исцелилась.
После литургии состоялось отпевание отца Иоанна, в котором приняли участие пять священников во главе с настоятелем храма протоиереем Димитрием, охарактеризовавшим почившего как воистину святого человека. Когда закончилось отпевание, гроб подняли и понесли на кладбище в село Оленевка, на место, где старец завещал себя похоронить. По дороге люди менялись, каж­дому хотелось хоть сколько-нибудь понести гроб, старались прикоснуться к нему, бросали на дорогу цветы и траву, как на Троицу, и солнце светило и переливалось, как бывает на Пасху. По всему кладбищу распространилось благоухание. Еще при жизни отец Иоанн завещал некоему рабу Божию Василию поставить крест на его могиле, но только обязательно, чтобы тот был деревянным. Вопреки его желанию был поставлен металлический крест. Через некоторое время старец явился Василию во сне и велел крест за­менить; пришлось его менять на деревянный.
Еще при жизни, отвечая на сетования духовных детей, что они будут без него делать, старец им говорил, чтобы приходили к нему на могилу молиться. И при всякой необходимости – в горе или бо­лезни – верующие приходили к старцу на могилу, чтобы излить свое горе или попросить об исцелении, и зачастую получали просимое.
6 августа 1996 года останки отца Иоанна были перенесены в ограду Троице-Сергиевской церкви села Соловцовка, а 31 мая 2001 года были обретены его мощи и помещены в Троице-Сергиевском храме. 
 
Игумен Дамаскин (Орловский)
«Жития новомучеников и исповедников Церкви Русской. Июль. Ч.2»
Тверь. 2016. С. 13-50 
Примечания
 
[b] Священномученик Иоанн (в миру Янис Андреевич Поммер), впоследствии архи­епископ Рижский; память 29 сентября / 12 октября. 
[c]Священномученик Петр (в миру Петр Федорович Полянский), митрополит Кру­тицкий, Местоблюститель Патриаршего престола; память 27 сентября / 10 октября.
[d] Авторитет старца Иоанна был настолько велик, что сначала староста отправился взять благословение на приглашение священника на служение в храм у старца, затем по получении благословения обратился к благочинному и только после этого напра­вил рапорт епископу Кузнецкому Серафиму (Юшкову), в чьем управлении были тог­да эти приходы.
[e]На самом деле ему было в то время семьдесят три года. Будучи арестован в 1932 г., он сразу назвал иной (1854) год рождения и этого года впоследствии придерживался. Проверить же истинную дату его рождения было невозможно, потому что именно за тот год, когда он родился, метрическая книга отсутствовала.
[f]За то время, пока диакон Иоанн находился в тюрьме, жениха, о котором шла речь, посадили в тюрьму, впоследствии взяли на фронт, и он пропал без вести.
[g]Священномученик Феодор (в миру Владимир Алексеевич Смирнов), епископ Пен­зенский; память 22 августа / 4 сентября.

[1] Это был Федор Шиканов, который об этом эпизоде своей жизни показал во время следствия: «Около двух лет тому назад в целях получения дополни­тельных источников для существования я придумал легенду, что в г. Пензе скрываются три старца-пещерника, которым необходимо помогать через меня, т.к. другой никто их места пребывания не знает, и они другому ни­кому не показываются. Основным источником, откуда я получал деньги, являлись Плешаков Осип Иванович, ктитор конногородской церкви <...>. Но около полугода тому назад он настойчиво стал требовать, чтобы я пока­зал ему этих старцев. Но так как мне некого было показывать, то я решил их убедить другим путем, т.е. прислать через меня письмо от старцев. К состав­лению письма я привлек свою старую знакомую старушку лет семидесяти, Лидию Карловну, проживает в г. Пензе по Поперечно-Покровскому переул­ку, дом 22. Живет подаяниями. Письмо она писала под мою диктовку, якобы от имени старцев-пещерников владыки Петра, протоиереев Ивана и Фи­липпа. В этом письме Плешаков и Степанов извещались о том, что они дава­емые деньги получают, и под страхом проклятия запрещалось узнавать местонахождения этих старцев, одновременно сообщалось, что церковь пока посуществует, так как основным средством выкачивания денег от Плешаковаявлялось то обстоятельство, что он очень боялся закрытия церкви и всегдапросил у старцев предсказать, когда будет закрыта церковь. Но в конце кон­цов и письма не стали действовать, и мне деньги давать не стали <...>. Всепоступающие средства в большей доле я присваивал себе, часть из них, не­большую, выделял на передачи в домзак для заключенных в тюрьме».
[2] Илья Кузьмин, тридцати двух лет; оставив жену и детей, он с 1930 г. стал странствовать, выдавая себя за пророка Илию по примеру своего дяди, выдававшего себя за Иисуса Христа. Он имел при себе платочек, о котором говорил, что он дан ему с неба, а также писал и распространял «святые письма», которые получавшие их должны были под разными угрозами переписывать в определенном количестве и раздавать другим. В 1931 г. Илья в селе Голодаевке, где был закрыт храм, стал собирать народ и агитировать за открытие храма. В конце концов верующие получили ключи и отправились убирать храм, а часть осталась митинговать перед сельсоветом. Илья в это время сбе­жал. Дело окончилось восстанием против советской власти, которое вско­ре было подавлено. С этого времени Илья, понимая, что его разыскивают как инициатора восстания, перешел на нелегальное положение. 22 октября 1933 г. он пришел в храм в селе Дертеве Телегинского района вместе с пятью женщинами, как бы символизирующими пять мудрых евангельских дев, и, в частности, с Марфой Давыдовой, выдававшей себя за Христову невесту, которые, войдя в храм, в то время как Илья начал «пророчествовать», стали кричать: «Спаситель перед вами! Спаситель! Кланяйтесь ему в ноги! Христос воскресе! Пойте все Христос воскресе!» Вышедший к ним для объяснений священник потребовал прекратить безобразие. На что Марфа Давыдова закричала: «Ты замолчи! Я тебя в тюрьму посажу! Он спаситель! Я его признаю за спасителя!» В конце концов они были выведены из храма и задержаны представителями власти.
[3] «В Комиссиюсоветского контроля при СНК СССР
группы верующих с. СоловцовкаКондольского р-на Куйбышевского краяв числе 710 человек верующихв лице уполномоченныхПелагеи Осиповны Герасимовой и Дмитрия Григорьевича] Матвеева(адрес: п. о. Кромщино, с. СоловцовкаКуйбышевского края)
Жалоба
Гениальным декретом, имеющим мировое значение, изданным в 1918 г.партией и правительством РСФСР (СУ РСФСР № 18 1918 г., ст. 263), Цер­ковь отделена от государства и школы и провозглашена свобода совестии религии.
Данным декретом предоставлено „право“ группам верующих разныхрелигиозных общин и толков заключать договоры с местной властьюна аренду помещений и имущества религиозных культов, каковые могутбыть аннулированы лишь только в случаях „нарушения группой обществен­ного порядка и спокойствия“.
К несчастью, этот гениальный декрет как бы забыт не только местной, нодаже и центральной властью.
На основании указанного декрета группа верующих с. Соловцовка, на­считывающая в своем числе до тысячи человек, спокойно пользовалась зда­нием церкви для исправления своих религиозных потребностей до июням-ца 1935 г., когда ей было заявлено местной властью, что по постановле­нию Куйбышевского крайисполкома, по ходатайству председателя Кондольского РИКа, церковь с. Соловцовка передается под школу.
Встревоженная группа верующих сейчас же послала своих уполномочен­ных с заявлением о протесте, подписанным одной тысячью человек верующих,в Куйбышевский крайисполком, но таковое, видимо, осталось без последствий.
Не дождавшись никакого результата от Куйбышевского крайисполко­ма, уполномоченные верующих с. Соловцовка тотчас же поехали в центр в Культкомиссию ВЦИКа РСФСР с той же жалобой, но уже без подпискитысячи человек верующих, каковая, видимо, затерялась в Куйбышевскомкрайисполкоме.
Культкомиссия ВЦИКа РСФСР признала закрытие церкви с. Соловцовка неправильным и предложила уполномоченным „словесно˝, не давписьменного распоряжения местной власти с. Соловцовка, в дальнейшемиспользовать церковь села для религиозных нужд.
В апреле м-це текущего 1936 г. председателем Кондольского райфо т. Захаровым было объявлено председательнице группы верующих, что по постановлению Культкомиссии от 20/III-36 г. церковь с. Соловцовка закрыта,несмотря на то, что все причитающиеся финсборы как за аренду помещения,так и за служителей культа были уплачены группой верующих вперед це­ликом за весь 1936 г.
На вторичный личный протест уполномоченных группы перед Культкомиссией ВЦИКа о закрытии церкви таковые получили „формально-бю­рократический" ответ, что церковь закрыта по ходатайству группы (неболь­шой) антирелигиозников с. Соловцовка еще в 1935 г., т.е. как раз наобороти вопреки декрету 1918 г.
Культкомиссия ВЦИКа не обратила внимания на протест уполномочен­ных, что в прошлом 1935 г. та же Комиссия ВЦИКа РСФСР дала „устное"распоряжение уполномоченным верующих использовать в дальнейшемцерковь на свои нужды.
В силу изложенного группа верующих с. Соловцовка Кондольского рай­она Куйбышевского края, признавая действия о закрытии церкви с. Солов­цовка как местной власти, так и Культкомиссии ВЦИКа РСФСР неправиль­ными, просит Комиссию советского контроля при СНК СССР рассмотретьданное дело и вернуть церковь с. Соловцовка группе верующих для дальнейшего использования таковой по прямому ее назначению.
3 июня 1936 г. уполномоченные верующих с. Соловцовка за неграмотнуюГерасимову № 1 Морев, Матвеев Дмит[рий] Григор[ьевич]».