25 января (7 февраля)
 
Священномученик
Владимир (Богоявленский),
митрополит Киевский
 
Священномученик Владимир (в миру Василий Никифорович Богоявленский) родился 1 января 1848 года в селе Малая Моршка Моршанского уезда Тамбовской губернии в семье священни­ка. По некоторым сведениям, мальчик рано узнал сиротство, так как отец его был убит и сына воспитывала мать. Отличительной чертой характера мальчика была застенчивость, и эта черта сохранилась у него на всю жизнь. Впоследствии, в связи с его высоким положением, она только еще более развилась, так как он оказался поневоле окружен обманом и лицемерием, когда окружающие, по большей части люди ему подчиненные и от него зависимые, иска­ли не истины, а выгоды. Оттого, не успев завести близких и единомысленных людей, когда еще не занимал высокое положение, он уже не смог сделать этого позднее и всю оставшуюся жизнь нес бремя одиночества. Дружество и единомыслие он мог бы найти в среде делателей, проходящих с ним одно поприще, но при замкну­том и застенчивом характере, доверяя в значительной степени только себе, он был вынужден вникать в каждое дело сам, ограни­чивая таким образом дело своим кругозором.
Священномученик Владимир родился и прожил детские годы в эпоху, когда русская жизнь была омрачена крепостным правом, а в духовных училищах и семинариях царили порядки бурсы. Только собственное мирное, от Бога данное устроение отрока Ва­силия и его блестящие способности, делающие и само учение увлекательным, помогли ему преодолеть недостатки тогдашней школы, о которой у него остались посему самые благоприятные воспоминания. Низшее и среднее образование Василий получил в Тамбове. Окончив Тамбовскую Духовную семинарию, он, как по­дающий большие надежды, способный студент, был направлен для продолжения образования в Киевскую Духовную академию и, сдав приемные экзамены, был зачислен на первый курс.
Своей специализацией в академии Василий выбрал церковно-практическое отделение, на котором преподавались словесность, история иностранной литературы, гомилетика, каноническое право, литургика. В то время в академии преподавали многие вы­дающиеся ученые, которые оказали плодотворное воздействие на одаренного студента, послужив его нравственному и умственному совершенствованию. Всего на курсе вместе с Василием Богояв­ленским училось тридцать два человека, из которых некоторые стали заметными научными деятелями. С этого курса вышли три профессора Духовной академии, один профессор историко-филологического института, заслуженный преподаватель Духов­ной семинарии Н.Н. Щеглов и священномученик, пострадавший в тот же год, что и митрополит Владимир, протоиерей Неофит Любимов.
В академии вполне выявился характер Василия как человека деликатного, выдержанного и тактичного. Он не любил ссор, кол­ких разговоров и страстных споров. Бывали случаи, когда раздра­женные горячим спором студенты готовы были дойти до взаимных оскорблений, и тогда Василий вмешивался в спор и примирял их.
Уже на первом курсе обнаружились его выдающиеся способ­ности. Как студент он отличался примерным трудолюбием и прилежанием, исправно посещая все лекции наставников. Его сочинение по словесности заслужило самые высокие похвалы преподавателя и показало нерядовое знакомство с иностранной литературой по изучаемому вопросу. Среди товарищей по акаде­мии Василий с самого начала отличался проповедническими да­рованиями, стяжавшими ему впоследствии заслуженную попу­лярность.
На третьем курсе им было написано кандидатское сочинение на тему «О праве церковного отлучения».
Когда Василий учился на четвертом курсе, было предложено избрать его кандидатом на вакантную кафедру церковнославян­ского языка и славянских наречий и отправить в заграничную ко­мандировку для практического изучения славянских наречий. Мнения преподавателей, однако, разделились, и был послан дру­гой, не менее достойный кандидат.
По окончании в 1874 году академии Василий Никифорович прочел несколько пробных лекций на темы: «Ориген – его жизнь и проповеди», «Эпитимии, понятия о них и качества их», «Поня­тие о литургике и ее задаче; научная постановка литургики; отно­шение литургики к другим богословским наукам», после чего был назначен преподавателем гомилетики, литургики и каноники в Тамбовскую Духовную семинарию. 26 мая 1875 года Василий Никифорович, согласно своему прошению, был переведен на должность преподавателя Священного Писания. В это же время он преподавал в семинарии немецкий язык, а в епархиальном женском училище и в женской гимназии географию. О преподава­тельской его деятельности бывшие питомцы вспоминали, что Василий Никифорович был строг, требовал от семинаристов, чтобы они знали предмет, но личное общение его с ними было отечески простое.
В 1882 году Василий Никифорович женился. 31 января 1882 года епископ Тамбовский и Щацкий Палладий (Ганкевич) рукоположил его во священника к Покровской соборной церкви города Козлова. В этом же году он был избран депутатом от духо­венства города на епархиальный съезд. В 1883 году отец Василий был назначен благочинным церквей города Козлова и настояте­лем Троицкой церкви. Для паствы города он явился замечатель­ным проповедником, ревностным хранителем древнерусских устоев жизни и противником модных теорий, разрушающих се­мью. Однако Промысл Божий изменил течение жизни отца Васи­лия: от туберкулеза скончалась его супруга, а затем умер и единственный ребенок.
8 февраля 1886 года в Тамбовском Казанском монастыре отец Василий был пострижен в мантию с именем Владимир. На сле­дующий день он был возведен в сан архимандрита и назначен на­стоятелем Козловского Троицкого монастыря. 6 октября 1886 го­да архимандрит Владимир был назначен настоятелем Антониева монастыря в Новгороде и членом Новгородской духовной консистории.
13 июня 1888 года в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры в Санкт-Петербурге архимандрит Владимир был хиротонисан во епископа Старорусского, викария Новгородской епархии. В слове на наречение он вполне выразил свое представ­ление об архиерейском служении.
«Приемлющий на себя это служение, – сказал он, – должен принимать это как талант, вручаемый ему Господом, при условии возвращения с лихвою и под страхом в противном случае быть вверженным в кромешную тьму; должен принимать его как служе­ние раба, поставленного разделять верно и благовременно еван­гельскую пищу домочадцам Господина, опасаясь за неверность и нерадение быть рассеченным (Мф. 24, 45-51); должен принимать его как чреду пастыря словесных овец, с обязанностью водить их на пажити добрые и защищать от волков, не щадя себя самого, чтобы не впасть в суд нерадивого наемника; должен принимать его как пост стража людей Господних, чтобы немолчно возвещать им о всякой опасности и неусыпно блюсти их спасение, со страшной ответственностью платить своей кровью за кровь каждой души, погибшей от его беспечности. Какой великий подвиг, какое тяж­кое бремя для сил человеческих, не говоря уже о собственной немощи!»
После хиротонии, по обычаю того времени, новопоставленный епископ устроил обед, на который был приглашен митропо­лит Санкт-Петербургский Исидор (Никольский). Среди других приглашенных был известный славянофил, человек, глубоко ин­тересовавшийся церковными делами и вопросами, генерал Киреев. После обеда епископ Владимир вышел вместе с генералом, и тот спросил его: «Сколько вам лет, владыко?» – «Сорок лет», – ответил епископ. Генерал вздохнул, задумался и сказал: «Ах, мно­го ужасного увидите вы в жизни Церкви, если проживете еще хоть двадцать пять лет». Эти слова генерала-славянофила владыка по­мнил всю жизнь и относился к ним, как к пророчеству, а с приближением смутного времени со все большей серьезностью и скорбью их вспоминал.
Сразу же при начале своего архипастырского служения в каче­стве викария епископ Владимир стал предпринимать меры, чтобы расширить круг деятельности священнослужителей и активных мирян. Как архиерей, он стал председателем Братства Святой Со­фии Премудрости Божией, которое занималось широкой изда­тельской и просветительской деятельностью. 16 октября 1888 года епископ положил начало внебогослужебным собеседованиям в Софийском кафедральном соборе по воскресным дням после ве­черни и чтения акафиста Иисусу Сладчайшему.
Показывая духовенству пример пастырского служения, влады­ка требовал такого же направления деятельности и от своих подчи­ненных, и в 1890 году, вполне ознакомившись в течение двух лет с положением дел в викариатстве, он издал следующее распоряже­ние: «В видах пробуждения от нравственного усыпления беспеч­ных чад Православной Церкви необходимо побудить духовенство епархии к усилению своей пастырской бдительности, вменив ему в обязанность усилить проповедь и молитвенные упражнения, от­правлять по воскресным дням торжественные вечерни, читать акафисты и вести внебогослужебные собеседования о предметах веры и нравственности».
Характеризуя по прошествии десятилетий его деятельность в Новгороде, митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий) писал: «На нем исполнились слова святого апостола Павла: духом горяще, Господеви работающе (Рим. 12, 11). Он действительно го­рел духом, пламенел ревностью по Дому Божию, которая снедала его. Эта ревность выражалась прежде всего в неустанном пропове­довании слова Божия. Самая манера его проповедования свидетельствовала об этом горении духа. Слабый, болезненный телом, с тихим голосом, он во время произнесения проповедей преобра­жался, воодушевлялся, голос становился крепким, и силою горя­чего слова он пленял умы и сердца слушателей. Будучи сам усерд­ным служителем слова Божия и проповедником, он и пастырей Церкви побуждал проповедовать...» «Новгородцы вспоминали о нем как о выдающемся проповеднике, архипастыре кротком, до­ступном для всех».
19 января 1891 года епископ Владимир был назначен на Са­марскую кафедру, где он стал пятым архиереем с момента образо­вания Самарской епархии.
Епископ Серафим (Александров) вспоминал о времени служе­ния владыки в Самаре: «Это был святитель, поражавший нас, мо­лодых служителей Церкви, своей великой любовью к благолепной службе Божией, усердием к делу проповеди... Народ вспоминал служения его десятки лет, и высшей от народа похвалой служите­лям Церкви бывали слова: “Ты служишь, как Владыка наш Владимир”...
Замечательна его простота, при видимой суровости и замкну­тости, в обхождении и приеме простецов-крестьян, с которыми он вступал при обозрении церквей в беседы, заходя и к старосте-крестьянину так же, как и к знатному лицу.
Великой любовью и ревностью о воспитании детей в предан­ности заветам Христа, Уставам и Преданиям Церкви горел святи­тель, насаждая церковные школы во вверенной ему епархии, уме­ло подбирая для этого дела сотрудников себе.
В заботах о спасении вверенной ему паствы, памятуя, что име­ет и иных овец, не от двора Церкви, коих подобает ему привести ко Христу, он первый из Самарских архипастырей возбуждает пред высшей церковной властью ходатайство об открытии миссии, за­ботясь дать ей лучшее направление и понимая под миссией широ­кое служение Церкви Божией...
Сам присутствует на народных чтениях и беседах, выступая всегда с живым словом, заботясь о процветании и развитии дея­тельности Братства имени святителя Алексия. В годы стихийных бедствий, охвативших Самарскую епархию... он является истин­ным печальником народным. Для борьбы с голодом открывает ко­митеты, при храмах и монастырях организовывает столовые для бедноты, а в школах – для детей, рассылает воззвания о помощи, посылает в Петроград образцы “голодного” хлеба... Он и тогда, бо­лее 25 лет тому назад, для блага народного, в известные холерные бунты, когда власть терялась, первый пошел к народу с крестом в руках, вразумляя народ, призывая к молитве и благоразумию, пер­вый обошел холерные бараки, благословляя больных и призывая к подвигу служения больным здоровых».
Для привлечения в храмы детей владыка в день памяти равно­апостольных Кирилла и Мефодия 11 мая 1891 года пригласил в собор всех учащих и учащихся. Начальники учебных заведений вначале не поддержали владыку, и в первый год проведение этого праздника не удалось. Но архипастырь не отступился от своего благого намерения. Перед наступлением праздника в следую­щем году он обратился во все городские инстанции, ведающие народным образованием, и в этот год этот общешкольный празд­ник состоялся вполне. С утра весь собор был заполнен детьми и учителями.
Епископ большое значение придавал церковному образова­нию, и благодаря его заботам было открыто около ста пятидесяти церковноприходских школ. «Обязанность учить детей издревле лежала на духовенстве, – не уставал повторять владыка, – и оно постоянно выполняло этот священный долг с беззаветной предан­ностью. Главное – необходимо внушать детям страх Божий. Но вместе с тем необходимо помнить, что изучение это должно совер­шаться сердцем, а не одним только умом, а это достигается через научение детей молитве в самом раннем возрасте, еще до поступ­ления в школу».
В Самаре владыка положил начало внебогослужебным чтени­ям, на которых слушателям предлагались повествования религи­озно-нравственного содержания из духовных журналов и книг или личные наставления священников. Такие чтения совершались в разных храмах поочередно. Епископ Владимир совершал вечерню с чтением акафиста, затем вступительным словом открывал само чтение, которое продолжал приходской священник, а владыка са­дился на последнюю скамейку и оставался здесь до конца. Со вре­менем ему удалось привить народу любовь к этим чтениям, и лю­ди уже заранее спрашивали, «где будет читать владыка акафист».
Главную цель деятельности основанного в Самаре религиозно-просветительского Братства имени святителя Алексия владыка видел в религиозно-нравственном просвещении народа, в улуч­шении церковно-школьного дела, в поддержании воскресных школ и снабжении их учебниками и учебными пособиями бес­платно, или по низким ценам, или в кредит, в содействии увеличе­нию числа церковноприходских библиотек, для чего организовы­валась выписка и доставка книг от издателей и книготорговцев.
Для интеллигенции владыка открыл в здании Городской Думы бесплатные чтения религиозного содержания, проходившие в ве­чернее время и охотно посещавшиеся всеми сословиями. Число посетителей бывало иной раз столь значительно, что зал Думы не вмещал всех присутствующих, и тогда они заполняли хоры и при­легающие к залу комнаты.
В 1892 году Самарскую губернию поразили два бедствия: голод от неурожая и разразившаяся после него эпидемия холеры. Влады­ка учредил епархиальный комитет для сбора средств и раздачи по­жертвований. По указанию владыки такие комитеты были учреж­дены во всех уездных городах епархии. Он дал специальное указа­ние духовной консистории об отчислении церковных средств на помощь голодающим. По его благословению были составлены списки лиц, прежде всего духовного звания, а затем других сосло­вий, нуждающихся в первоочередной помощи. При монастырях и богатых приходах были открыты столовые и чайные для бедняков, всех учащихся кормили бесплатно.
Во время эпидемии холеры владыка стал устраивать на площа­дях Самары общенародные молебствия перед чтимым образом Смоленской иконы Божией Матери об избавлении народа от гу­бительной болезни. В своих проповедях владыка призывал жите­лей города оказывать помощь больным. «Призрение за больны­ми – это одно из таких добрых дел, которые никогда не останутся без награды», – говорил он. Епископ сам посещал лазареты, обо­дряя и утешая больных словом и совместной молитвой. Когда эпи­демия достигла таких размеров, что на холерном кладбище стали хоронить одновременно сотни людей, владыка стал служить здесь панихиды о новопреставившихся. В конце концов эпидемия пош­ла на спад и прекратилась, что многие приписывали деятельности и молитвам владыки.
После окончания эпидемии люди стали скорбеть о своих умер­ших родственниках, в особенности же о том, что они почивают за городом, вдали от храма Божьего, и епископ тогда объявил, что на этом кладбище будет совершена вселенская панихида обо всех умерших в Самаре во время эпидемии, и сам возглавил служение.
Однако, только лишь отступили скорби, причина которых ча­сто кроется в грехах человеческих, как люди снова принялись за совершение тех же грехов. В день Усекновения главы Иоанна Предтечи владыка совершил молитву о всех преставившихся, за­тем на площадь перед собором была принесена из Преображен­ской церкви Смоленская икона Божией Матери и отслужен молебен, в конце которого епископ сказал: «К сожалению, едва только удаляется от нас гнев Божий, жизнь города начинает уже опять принимать тот вид, какой она имела до болезни: храмы Божии снова пустеют, площади града опять оглашаются бесчинными плясками, бесстыдными песнями».
18 октября 1892 года епископ Владимир был назначен экзар­хом Грузии с возведением в сан архиепископа Карталинского и Кахетинского.
Во время прощания в крестовую церковь к владыке сошлись богомольцы со всего города, в храме собралось так много народа, что нечем было дышать. По окончании всенощного бдения влады­ка вышел на амвон и сказал: «Вы слышали, что я уезжаю от вас...» Плач присутствующих в этот момент заглушил его слова, и, подо­ждав несколько минут, он продолжил: «Далек и небезопасен мой путь, тяжелые труды предстоят мне; да поможет мне Господь Бог и святая Нина – просветительница Грузии! Прошу вас: молитесь обо мне, – мне это теперь всего нужнее! Я же, со своей стороны, никогда не забуду в своих молитвах моего “первенца” – паству Самарскую. Если я кого чем обидел ненамеренно делом или словом – простите меня, как и я прощаю вас! Да благословит вас Господь!»
И владыка до земли поклонился народу, и все присутствую­щие в церкви земно ему поклонились. Затем каждый с земным по­клоном стал подходить под благословение.
Прощание с архипастырем продолжалось в течение трех дней. В последний день владыка совершил богослужение в кафедраль­ном соборе и в своем слове, обращаясь к пастве, сказал: «Боже мой! На мои рамена предстоит принять подвиг, под бременем ко­торого изнемогали и сильнейшие меня! После малой ладьи, кото­рой управлял я доселе, мне вручается управление большим мор­ским кораблем. О, какое умение, какая опытность должна быть у кормчего, который призывается вести духовный корабль по вол­нам житейского моря, среди скал и подводных камней, в опасении нападения духовных разбойников!»
По пути на место своего нового служения в Тифлис архиепис­коп ознакомился с нуждами, бытом паствы и пастырей и состоя­нием храмов. В огромной вверенной попечению владыки епархии дела обстояли далеко не благополучно, и, кроме распространив­шегося повсеместно порока пьянства, на Кавказе нашли себе приют множество сект, процветало язычество и своекорыстный национализм.
Прибыв в Тифлис, архиепископ Владимир открыл во многих церквях города внебогослужебные религиозно-нравственные чте­ния. Для лучшей организации задуманного дела владыка сам посе­щал приходские храмы, служил в них акафисты и слушал пропо­ведников.
Особое внимание архиепископ обращал на произнесение про­поведей за богослужением. Сам являясь ревностным проповедни­ком, он к проповедничеству призывал и духовенство города.
Владыка прилагал много усилий, чтобы поднять религиозно-нравственный уровень среди бедноты, где часто царило грубое не­вежество. Стараниями святителя в одном из беднейших районов города, Колючей Балке, был основан молитвенный дом во имя святителя Феодосия Черниговского и стали совершаться богослу­жения. Благодаря этому, многие из здешних жителей перестали проводить время в притонах, сократилось и количество увесели­тельных заведений. В помещении Тифлисской церковноприход­ской школы по воскресным и праздничным дням стали прово­диться занятия для детей, населяющих этот район, не имеющих возможности посещать учебные заведения. Эти занятия посещали около сорока детей. Кроме общеобразовательных предметов, де­вочек здесь обучали рукоделию.
Благодаря усилиям архиепископа, раскольники, сектанты, монофизиты, католики и лютеране стали отдавать своих детей в православные церковноприходские школы. В церковноприход­ских школах и школах грамоты во время управления экзархатом архиепископа Владимира, кроме православных детей, обучалось 115 детей сектантов и раскольников, 80 – армяно-григориан, 13 – евреев, 32 лютеранина, 16 католиков и 7 мусульман.
Владыка придавал большое значение в воспитании народа церковноприходским школам. Во время пребывания его на Кав­казе его трудами было открыто более трехсот церковноприходских школ и устроена духовная семинария в Кутаиси. Он сам посещал эти школы, наблюдал за уровнем преподавания в них, проверял знания детей. Освящая новооткрытую церковноприходскую школу в селе Дигоми, владыка после освящения здания школы об­ратился к присутствовавшим со словом, в котором разъяснил, что существенное различие между церковноприходскими и «граж­данскими» школами не во внешней, а во внутренней их организа­ции, в их содержании. «В церковноприходских школах, – сказал владыка, – народное воспитание сообщается и воспринимается среди религиозной атмосферы, питается и оживотворяется последнею...»
Во время эпидемии холеры в Закавказье в 1893 году всецело проявились выдающиеся организаторские способности владыки. Получив 7 августа из комитета народного здоровья известие о том, что в последних числах июля обнаружены случаи заболеваний ази­атской холерой в Тифлисе, архиепископ Владимир призвал все на­селение города к общей молитве; и 15 августа, в день праздника Успения Божией Матери, состоялся крестный ход, прошедший по тем частям города, где обнаружились начатки эпидемии. Затем на площади был отслужен молебен и прочитана молитва, после кото­рой владыка обратился к народу с такими словами: «Постигшая нас болезнь не есть дело случая, как могут думать некоторые. Это дело правосудия Божия, кара Всемогущего, бич Божий, простер­тый для нашего же испытания и отрезвления. В Священном Писа­нии много примеров, уверяющих, что всегда Бог отводил в сторо­ну Свой меч, направленный на человека, если только последний, заметив его, вразумлялся и старался избавиться от меча Божия».
По благословению архиепископа при кафедральном соборе была открыта бесплатная чайная для беднейшего населения Тиф­лиса; здесь же, в чайной, была организована читальня, где для же­лающих были разложены на столах различные книги и брошюры религиозного содержания.
В районе, населенном иноверцами, стараниями владыки был построен храм в честь Казанской иконы Божией Матери с залом для собеседований, в котором стали проводиться религиозно-нравственные беседы. При храме была открыта библиотека, и про­давались церковно-богослужебные книги и иконы.
17 октября 1897 года архиепископ Владимир учредил Епархи­альное духовно-просветительское миссионерское Братство, глав­ной задачей которого стало распространение и утверждение в обществе истинных понятий о православной вере. Братство объ­единило все образованное духовенство и благочестивых мирян Тифлиса. Члены Братства стали устраивать внебогослужебные собеседования, беседы с сектантами, распространяли печатные бро­шюры и книги, устраивали библиотеки и читальни, Братство про­водило крестные ходы с целью поднятия религиозного духа среди православного населения Тифлиса.
Благодаря владыке оживилась деятельность «Общества восста­новления православного христианства на Кавказе». Это общество при многих церквях организовало библиотеки из книг духовно-нравственного содержания на русском и грузинском языках. Много времени архиепископ проводил в поездках по сельским приходам и находящимся в самых глухих и отдаленных местах обителям, трудно доступным из-за горной местности. Благодаря его энергичной дея­тельности в различных местах экзархата было построено более ста новых храмов, возобновлены службы в недействовавших, восста­новлен Мцхетский собор, Сатарский и Семейский монастыри.
Это подвижническое служение архиепископа Владимира в За­кавказье было омрачено многими искушениями и сопровожда­лось многими чинимыми его начинаниям препятствиями. Рисуя характер владыки и обстановку его церковной деятельности на Кавказе, протоиерей Иоанн Восторгов писал: «...я знал о том, какая ненависть окружала экзарха, какая царила клевета, направ­ленная против него, и как тяжело было его положение среди гру­зинского клира. Впоследствии я убедился собственным горьким опытом, что российское прекраснодушие здесь, внутри России, всегда было склонно обвинять в обострении отношений к экзархам и вообще к представителям русского клира в Грузии – только самих русских. Нас всегда обвиняли в том, что мы сгущаем краски в изображении настроения грузинского клира, что задавленные грузины ищут только справедливого к ним отношения и уважения к их национальным особенностям, что мы отталкиваем их своей грубостью и тупым чванством, что ни о какой автономии и автоке­фалии грузины не только не помышляют, но и не знают... Здесь уже сказалось тогда, какой жизненный крест Бог судил нести... иерарху: полное одиночество. Одинок он был и без поддержки от высшего церковного управления, особенно от держащих власть высших чиновников церковного управления, которые всегда склонны были придавать значение всякой жалобе и сплетне, заве­зенной на берега Невы каким-либо приезжим грузинским генералом, или самой пустой газетной заметке, вопившей о горделивос­ти и мнимой жестокости русской церковной бюрократии в Закав­казье. Сколько я потом видел написанных в этом духе писем... [у] Победоносцева и Саблера, сколько было их запросов с требова­ниями объяснений и с непременным и неизменным уклоном в одну сторону – в сторону доверия жалобщикам, которые сообща­ли иногда факты столь несообразные, нелепые и невозможные, что, казалось бы, сразу нужно было видеть, что здесь работает од­на злоба и преувеличенное кавказское воображение. Нестяжательность, простота, всем известное трудолюбие, исправность во всем, даже, и по преимуществу, иноческое целомудрие – все в экзархе подвергалось заподозриванию и всевозможным клеветни­ческим доносам...
Бывало так, что если пять человек просятся на одно место, а определить можно, конечно, только одного, то прочие четверо считали долгом писать на экзарха доносы в Синод, и большею ча­стью совершенно без связи со своим делом. Помнится, один такой туземец принес жалобу в Синод, в которой, указывая место и точ­ную дату времени, сообщал, что экзарх на приеме сначала ругал жалобщика, потом долго бил его кулаками, свалил на пол и бил ногами и затем, “запыхавшись, сам упал на диван”... А несчастный кроткий жалобщик мог только сказать: “Что с Вами, владыко?”
Экзарх, в объяснение на эту жалобу, ответил, что в то самое вре­мя, какое указано в жалобе, он вовсе не был в Тифлисе и в Закав­казье, а как раз был в Петрограде, вызванный в Святейший Синод, и притом уже несколько месяцев. Победоносцев на объяснении на­писал: “Ну, это даже и для Кавказа слишком”, – и все-таки все по­добные истории с жалобами и доносами тянулись без конца...
Помню 1895 год, июнь месяц, митрополит сидел в Синодаль­ной конторе, рядом с ним за столом – архимандрит Николай (Симонов). Пришел в приемную десять лет назад лишенный сана за воровство и за доказанное гражданским судом участие в разбое бывший священник Колмахелидзе, по делу которого в свое время был следователем архимандрит Николай, тогда еще бывший священником. Десять лет таил Колмахелидзе злобу; теперь он услы­шал, что архимандрит Николай является кандидатом в епископы. И вот, он избрал день мести. Он вызвал архимандрита из заседа­ния Синодальной конторы и тут же всадил ему нож в сердце. Вла­дыка Владимир успел принять только последний вздох и благосло­вил несчастного, а когда возвращался в свой дом, рядом с конторою, то как раз перед его приходом во дворе, в кустах, пойман был псаломщик – грузин с кинжалом, готовившийся расправиться и с экзархом. Я видел Владыку Владимира непосредственно после всего происшедшего: это было прямо чудесное спокойствие духа, которое дается только глубокою верою и спокойствием чистой и праведной совести».
В 1895 году архиепископ Владимир был награжден бриллиан­товым крестом на клобук, в 1896 году – панагией, украшенной дра­гоценными камнями. 21 февраля 1898 года архиепископ Владимир был назначен на Московскую кафедру и возведен в сан митрополита. Совершая в Казанском храме в Тифлисе последнюю службу, митрополит Владимир сказал: «Пастыри Церкви первее всего обя­заны учить свою паству, и учить не одним словом или проповедью, но еще более делом, добрым житием, личным примером.
Совершайте же службу Божию истово, неспешно, благоговей­но и разумно, памятуя, что проклят всякий, творящий дело Господ­не с небрежением (Иер. 48, 10)».
Начав свое архипастырское служение в Москве, митрополит Владимир применил здесь весь тот опыт, который он приобрел в предыдущей деятельности. И прежде всего, он призвал духовенст­во чаще совершать богослужения и произносить проповеди. Для этого он открыл новые вакансии при столичных приходах и пригласил туда талантливых проповедников. На первых порах это не вполне понравилось столичному духовенству. Но и митрополит Владимир знал, что всякое, даже очень дельное и положительное распоряжение, оставаясь только административным, в лучшем случае не принесет плодов, а часто может принести и худые, на­строив подчиненных против руководителя и вырыв между ними та­кую пропасть непонимания, которую потом трудно будет преодо­леть. Единственное средство сделать свои распоряжения действенными – это самому первому их исполнять, ибо давно известно, что легче сказать, чем осуществить сказанное, что большое разли­чие бывает между сказанным и сделанным: сказанное за минуту может потребовать для своего осуществления всей жизни. Потому-то того только и действен совет, кто на деле осуществляет то, что советует. И митрополит Владимир сам принялся осуществлять то, что он распорядился делать другим. Он сам стал проповедовать так, как не проповедовал еще ни один Московский митрополит до него. Каждую неделю он регулярно проповедовал на Троицком подворье, и проповеди эти печатались в периодической прессе.
Редактор одного из лучших общественно-церковных журналов того времени, созданного при непосредственном участии митро­полита Владимира, писал о нем: «Печатное слово в наше время приобрело колоссальную силу. Оно и мертвит, но оно может и жи­вить человека и целые народы. Владыка прекрасно это сознавал. Он видел, что мертвящее печатное слово небывало растет в России, а животворящее лишь кой-где журчит. И вот он сам выступает на литературную ниву. Он с поразительною литературной плодовито­стью откликается в печатном слове на все животрепещущие вопро­сы нашего времени: вопросы социальные, государства, общества, семьи, личности; вопросы богатых и бедных, рабочих и работодате­лей, труда и капитала; вопросы религии и морали, веры и науки, ве­ры и неверия; вопросы трезвости, церковной дисциплины... – все это находит для себя разрешение в печатном слове Владыки, и это слово он в огромном числе экземпляров издает и раздает бесплатно народной массе, рабочим, учащимся, пастырям...»
Исключительно благодаря заботам и попечению митрополита Владимира, в Москве в 1903 году был открыт Епархиальный дом, в котором был возведен храм во имя святого равноапостольного великого князя Владимира; впоследствии этот дом по прошению московского духовенства к Святейшему Синоду получил название Владимирского в честь своего создателя митрополита Владимира. Владимирский епархиальный дом стал центром просветительской и миссионерской деятельности в Москве. В нем все духовенство Москвы поочередно совершало богослужения и произносило про­поведи. Ответственным за проповедническую деятельность был поставлен протоиерей Иоанн Восторгов.
По воскресным дням здесь совершалась вечерня с акафистом при общенародном пении, а после богослужения проводились бе­седы религиозно-нравственного содержания. В конце бесед бес­платно раздавались брошюры на различные темы. Зачастую вла­дыка сам принимал участие в этих собеседованиях.
В Епархиальном доме разместились многие благотворитель­ные учреждения, редакции духовных журналов, Кирилло-Мефодиевское Братство с Епархиальным училищным советом, книж­ный магазин и склад изданий отдела распространения духовно-нравственных книг, библиотека с читальным залом, православное миссионерское общество, попечительство о бедных духовного звания и другие епархиальные учреждения. В большом зале прово­дились богословские чтения, чтения для рабочих, лекции, беседы и духовные концерты.
Миссионер Московской епархии Иван Георгиевич Айвазов, подводя итог деятельности митрополита Владимира в Москве, пи­сал: «Прежде всего в Москве и в епархии была введена и оживлена церковная проповедь, открыты для народа после вечерен с молеб­ствиями и акафистами внебогослужебные собеседования с разда­чею религиозно-назидательных брошюр, заведены особые рели­гиозно-просветительные и назидательные чтения для народа, для детей улицы, для учащихся низших и средних школ, специальные чтения для фабричных рабочих в народных домах и публичные бо­гословские чтения для интеллигенции. Высоко ценя специальную миссию в Церкви, имеющую целью борьбу с расколом, сектами, социализмом и атеизмом, владыка открывает четыре должности епархиальных миссионеров, заводит специальные миссионерские беседы с отщепенцами от Церкви, открывает многочисленные народно-миссионерские курсы... куда... он сам приезжает и до 11 часов ночи проверяет успехи курсистов из фабричных рабочих, насаждает церковно-народные хоры, учреждает: миссионерское Братство во имя Воскресения Христова и его отделы в епархии, специальный Московский Епархиальный Миссионерский Совет, Братство святителя Алексия при Чудовом монастыре, расширяет деятельность противораскольничьего Братства святителя Петра, открывает ежегодные епархиальные миссионерские курсы для ду­ховенства епархии. С целью парализовать натиск сектантства на высшие учебные заведения владыка учреждает “Златоустовский религиозно-философский кружок учащихся” и “Женские бого­словские курсы”. Развитие сектантства в России привело владыку к мысли о насущной потребности приспособить и нашу высшую духовную школу к служению Православной миссии. И вот он с 1907 года усиленно заботится об открытии в Московской Духовной академии специальной кафедры по “Истории и обличению сектантства”. Заботы владыки увенчиваются успехом, и такие кафедры открыты... во всех духовных академиях, что составляет ве­личайшую заслугу Московского митрополита Владимира перед Церковью...
Духовная школа имела во владыке поистине своего отца. Он часто посещал духовно-учебные заведения, заботился и об их ма­териальном благополучии. Он устроил здания для Перервинского духовного училища, переустроил здания духовных училищ Заиконоспасского и Донского, а также и женского Филаретовского, от­крыл третье женское епархиальное училище при Московском Скорбященском монастыре, построил дом для квартир препода­вателей Московской Духовной семинарии... Особою любовью со­гревая церковноприходскую школу, Владыка устраивал курсы для учительского персонала этих школ, всеми мерами улучшал их ма­териальный быт... Преподавание Закона Божия в светских учеб­ных заведениях всегда было близко сердцу владыки, и он созывал съезды законоучителей для обсуждения насущных нужд по данно­му предмету».
Митрополит Владимир явился выдающимся церковным дея­телем на поприще борьбы с народным пьянством. «“Московское Епархиальное Общество борьбы с пьянством”, – писал Иван Ге­оргиевич Айвазов, – его многочисленные отделы, его издатель­ская журнальная и другого вида деятельность, наконец... первый под кровом Церкви Всероссийский съезд практических деятелей по борьбе с алкоголизмом, потребовавший немало средств и вся­ких забот, – все это плод исключительных трудов и забот Высоко­преосвященного Владимира, который вложил в это дело столько инициативы, личных трудов – литературных, организаторских и лекторских, а также и материальных средств, что невольно прихо­дишь в священный трепет при виде этой стройной и громадной ра­боты, запечатленной характером истинного подвига в борьбе за Трезвую Русь, – я говорю подвига, потому что здесь мы имеем дело действительно с подвигом абсолютного воздержания митрополита Владимира от всяких спиртных напитков, что служит главным фактором вдохновенной работы и московского духовенства на ни­ве отрезвления народа».
16 июня 1902 года, благодаря трудам митрополита Владимира, в аудитории Императорского исторического музея на Красной площади были открыты общеобразовательные курсы для рабочих города Москвы. Открытие курсов привлекло множество народа, вся аудитория исторического музея, с прилегающими к ней поме­щениями, была переполнена рабочими, мужчинами и женщина­ми. Множество рабочих за недостатком места остались около зда­ния музея и на Красной площади. В конце молебна митрополит Владимир обратился к рабочим со словом, в котором, обрисовав нужность и полезность подобных чтений, сказал: «Две силы в ми­ре ведут борьбу из-за господства, – это сила добра и сила зла, и первая всегда встречала и встречает препятствия со стороны поледней. Доказательством сему – Сам Господь, заплативший Своею кровию за любовь к человеческому роду, доказательством тому и целый сонм мучеников, пострадавших за имя Христово. И, однако, не тот прав, кто с отчаянием говорит: “все погибло, ничто уже не поможет”, но прав наш Спаситель, Который гово­рит: жатва многа. Не тот прав, кто везде и всюду видит только зло и неисправимую порчу нравов, но тот, кто усматривает в людях черты, которыми Господь все еще привлекает к Себе народ Свой вопреки всякому противодействию со стороны людей. Так думал, так и поступал и Сам Спаситель. Он никогда не доходил до уны­ния и отчаяния. Он узнавал черты божественного образа и в са­мых отъявленных и отверженных грешниках, Он не обходил Сво­им вниманием и участием и фарисеев, и саддукеев. Он имел лю­бовь к людям, которая всему веру емлет, вся уповает и вся терпит. Только такая любовь имеет ключ к сердцу человека. Только эта любовь имеет веру в неизгладимое благородство души человечес­кой, которая, будучи по природе своей христианкой... томится о Боге и без Него не может жить, хотя иногда и сама того не знает. Спаситель хорошо знал это ее свойство и с полным успехом поль­зовался им, показывая пример и ученикам Своим. Он, а затем и ученики Его, ревностно сеяли семена слова Божия на этой вос­приимчивой почве, и какая чудная жатва вышла из этого посева, особенно в языческих странах! Какое изумительное зрелище представили собою те христианские общества, которые образова­лись здесь под влиянием христианской проповеди. В мире, полном суеверия и неверия, безбожия и нечестия, возникло в лице этих обществ новое человечество, исполненное живой веры в Вечного Бога и такой пламенной любви к Нему, которую не мог­ла погасить никакая сила мира. В мире, утратившем всякое созна­ние греха, полном грубого разврата и безнравственности, возник­ло новое человечество, самоотверженно распинающее плоть свою со страстьми и похотьми. В мире, исполненном жестокости и вар­варства, в котором замерли, казалось, все нежные движения серд­ца, зародилось человечество, проникнутое самою крепкою и са­мою живою любовью, которая простирается на все, что только носит на себе название человека, которая милует и врага, проща­ет и неприятелю. Вот почему апостол Павел вправе был сказать: “ветхое прошло, смотри – все сделалось новым”».
Конец ХIХ и начало ХХ века явились для России временем переустройства хозяйственной и государственной жизни. Стали меняться сословные, правовые, земельные и хозяйственные отно­шения, и за несколько десятилетий столичные города оказались заполненными мастеровой молодежью. Приехав в города на зара­ботки и для приобретения профессии, она оказалась в вертепе безнравственности и разврата. Городское общество, образованное и необразованное, богатое и нищее, все в значительной степени раз­вращенное, ничего не могло дать этой деревенской молодежи, как только погрузить ее в омут разврата и обратить в тот анархический и противогосударственный элемент, который разрушит впоследст­вии государственный строй. Ни общество, ни государство не осо­знали глубину совершившихся перемен, и Церковь оказалась ли­цом к лицу с уже свершившимся фактом, когда многие граждане страны стали представлять значительную по количеству, необразо­ванную по качеству и безрелигиозную по преимуществу толпу.
29 декабря 1907 года митрополит Владимир положил начало Златоустовскому религиозно-философскому кружку учащихся, нашедшему себе приют в Епархиальном доме. Кружок ставил сво­ей целью «содействовать распространению религиозно-философ­ских идей среди учащейся молодежи, в духе строго-православно-христианском, по руководству Святой Церкви».
30 декабря 1910 года митрополит Владимир, обратившись во время собрания кружка к верующей молодежи, сказал: «Кто не может подавать пример благочестия дома, тот не может быть учи­телем и в Церкви Христовой. Недостаточно для цехового или дру­гого какого-нибудь сословия, если член его умеет кроить, шить, кузнечить, плотничать, строить здания или торговать. Он должен быть – и это главное – истинным христианином. Но готовится ли, спросим мы, наше юношество к этой цели? Начнем с того: сколь­ко найдется между нашими подмастерьями, приказчиками, поло­выми в гостиницах таких, у которых есть Библия или, по крайней мере, хоть Новый Завет? Из сотни едва ли найдете и одного. Боль­шая часть из них совсем и не заглядывает в Библию. Катехизис, ес­ли он и изучался когда-нибудь ими, забыт. Церковь для них по большей части не существует. По целым годам они сюда и не за­глядывают. Если заглянуть в наши исповедные книги и поискать здесь этого рода исповедников, то едва ли можно насчитать из де­сятков тысяч и одну сотню. Что же они делают? День отдают работе, первую половину воскресенья или праздника тоже, а вечер удовольствиям. Не таким, где не забывается страх и закон Божий, а таким, последствием которых бывает растрата сил физических и духовных. Но и во время работы в будничные дни – что служит предметом для их разговоров? Предметы нечестия, неверия и без­нравственности. Если вступает в среду их новичок, у которого цело еще религиозное чувство, то он чувствует себя здесь, как Даниил в пещере львов. Скажи он только хоть одно слово о грехе, покаянии и искушении, как его тотчас же осыпят, как градом, на­смешками. Могут ли из такой среды выйти впоследствии серьез­ные отцы для семейства и верные, твердые граждане для государ­ства? В песке и тине не растут дубы, – они требуют более твердой почвы. Что же выходит из-под такого влияния? Юноши, которые забыли своего Бога и Спасителя и своих родителей...
Для приобретения научных знаний и внешнего просвещения нашего юношества забот полагается много, а для внутреннего, ду­ховного просвещения очень мало. Один сваливает эту заботу на другого, и никто почти ничего не делает. Кто же должен это де­лать? Все должны дружно взяться за это дело. И правительство, и Церковь, и граждане, и господа фабриканты, родители и учителя...
Мы жалуемся, что у нас нет сейчас людей сильных духом и во­лею, жалуемся, что ныне нет людей, на верность коих можно было бы положиться, что слова и обещания у всех, как трость, колебле­мая ветром; жалуемся, что наше поколение колеблется от всякого ветра общественного мнения, что нет у нас людей, которые готовы были бы на всякое самоотвержение или подвиг ради своих ближ­них. Затихнут эти жалобы, если слово Божие воздействует в серд­цах нашего подрастающего юношества при большем усердии к нравственному воспитанию их со стороны тех, под руководством коих они находятся. Тогда сердце их будет крепко и вера сильна. Тогда явятся и мужи силы, ибо только Господь делает мужа».
Видя, с какой быстротой распространяются в среде рабочих идеи безбожного социализма и коммунизма, митрополит Влади­мир одним из первых из числа архиереев выступил на миссионер­ское поприще, разъясняя народу пагубность этих идей, разбирая их с христианской и научной точек зрения.
За пятнадцать лет своего служения в Москве владыка посетил все московские святыни, везде служил, везде проповедовал, во многих собраниях выступал с лекциями. Протоиерей Иоанн Вос­торгов так свидетельствует об этом: «С изумлением мы видели, как в праздничный день объезжал он, не зная усталости, свой кафед­ральный, первый по величине в России град, служил и молился в трех-четырех местах, успевал потом посетить и религиозные со­брания то людей образованных, интересовавшихся высшими во­просами жизни церковной, то простецов веры, жаждавших слова наставления в трезвости, в христианских добродетелях».
Чтобы подъять этот чрезсильный для человеческой немощи труд, владыка совершенно отказался от отдыха. Каждый день он вставал рано утром, а ложился в полночь, а то и позже; по делам он принимал с 9 часов утра до позднего вечера, оставляя во весь день только перерыв для обеда и получасового отдыха.
23 ноября 1912 года владыка был назначен митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским, первенствующим членом Святейшего Синода. Он не желал этого назначения и согласился только после письма к нему императора Николая II. Перед переез­дом в Санкт-Петербург он приехал помолиться у святынь древне­го Новгорода. Было заметно, что владыка скорбел, и на вопрос епископа Новгородского о причинах скорби ответил: «Я привык бывать там в качестве гостя, но я человек не этикетный, могу не прийтись там “ко двору”; там разные течения, а я не смогу следо­вать за ними, у меня нет характера приспособляемости».
С 30 ноября по 10 декабря 1912 года Москва прощалась с мит­рополитом Владимиром. За это время с ним встретились главы всех церковных и религиозных учреждений, в создании которых он непосредственно участвовал, и для всех стало особенно очевид­но величие его деятельности и его подвига, который он нес в тече­ние пятнадцати лет. Сбылись о нем слова митрополита Санкт-Петербургского Антония (Вадковского): «Если Господь приведет митрополита Владимира пожить там долго, то его чистая душа, его безукоризненная жизнь и ревность о Церкви стяжают ему посте­пенно такой же авторитет в Москве, каким пользовался митропо­лит Филарет».
Выслушав речи и адреса, с выраженными в них чувствами любви, восхищения и благодарности, митрополит Владимир в от­ветном слове сказал: «В настоящее время я чувствую истинную ра­дость, но не потому, что эти приветствия льстят моему самолю­бию, исконному врагу нашего спасения, – свидетельствую это мо­ей архиерейской совестью, – радуюсь потому, что из вашей любви я усматриваю вашу любовь к Пастыреначальнику. Он – наша жизнь, Он – задача нашей жизни, Он – альфа и омега. В наше вре­мя лукавства и безверия я с удовольствием вижу, что вы свободны от современного недуга лжи, маловерия и безразличия. Призываю благословение на вас. Да укрепит Господь вас в вере! Призываю благословение на миссионеров и желаю развития вашей полезной деятельности. Пусть этот Епархиальный дом светит, как звезда над землею, маяк над водою и свеча во тьме!»
9 декабря митрополит Владимир в последний раз служил в Успенском соборе в Кремле. Во время проповеди он попрощался в алтаре со всем многочисленным находящимся здесь духовенством и с синодальным хором. По окончании литургии владыка обратил­ся ко всем присутствующим со словом, обнаружившим в нем ис­креннюю, простую и любвеобильную душу, в котором звучала лю­бовь к пастве, к людям, к златоглавой Москве: «В жизни каждого человека нет тяжелее минуты, как минута расставанья с людьми, с которыми он был связан узами духовного родства, как в данном случае для меня является любимая мною московская паства, среди которой я пробыл пятнадцать лет. Много за это время было пере­жито и радостных, и печальных дней. Пришлось пережить и япон­скую войну, и смуту. Пришлось переживать и страшные стихийные бедствия: бурю и наводнение, причинившие массу бедствий городу Москве. Всякому известно, что несчастные события скорее всего скрепляют добрые отношения между людьми. Оно так и случилось. Я сжился с Москвою и твердо уже рассчитывал служить на кафед­ре Московской до конца моей жизни и здесь же сложить и свои ко­сти. Но Всеблагий Господь судил иначе. Я верую, что Промысл Бо­жий все делает ко благу человека; может быть, это перемещение меня принесет общую пользу. Может быть, на новом месте обно­вится моя энергия, обновится мой дух, чтобы исполнилось слово Писания: “Не имамы зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем”. Может быть, мой преемник на Московскую кафедру боль­ше принесет пользы, нежели я. Он исправит неоконченное и про­ведет в жизнь новые благие начинания.
И вот теперь я скажу с сердечною скорбью: прости, любимая, златоглавая, первопрестольная, белокаменная Москва. Видит Бог, я любил тебя всей полнотой своей души. Любил я этот златогла­вый, полный священных воспоминаний русской старины, рус­ский Кремль, где совершились выдающиеся события из русской истории. Любил я этот святой, полный драгоценных святынь, храм. Любил я и другие храмы Москвы, где наши благочестивые предки приносили молитвы в тяжелые минуты жизни России, коих так много было в Москве. В этих храмах так уютно, тепло, все в них располагает к молитве, в них слышится голос предков – основателей великой России.
Прости меня, особенно мною любимый храм Христа Спасите­ля, краса не только России, но и всего мира. Твой величественный вид невольно напоминает величие Творца, твоя высота к небу воз­вышает дух к молитве.
Простите меня и сонм моих помощников. Скажу, что все, что сделал я полезного для паствы, сделано благодаря вашему голосу и указаниям. Вы всегда старались делать все полезное для блага па­ствы и служили не только за страх, но и за совесть.
Прости меня и вся благочестивая московская паства, которая неопустительно посещала богослужения. Прости меня во всех мо­их вольных и невольных прегрешениях. У меня всегда было на ду­ше желание никогда никого не оскорблять и не обижать. Но мог ли я, при немощи человеческой, не оскорблять и не обижать делом и словом и помышлением?! Но молю вас, покройте, возлюблен­ные, вашею любовью грехи мои. Пусть мир и любовь водворятся между мною и вами. И я усердно молю Господа Бога, чтобы Он изгладил из книги жизни все обиды и оскорбления. Мир и любовь оставляю вам. Да благословит Господь по молитвам московских святителей всех вас».
В Санкт-Петербурге митрополит Владимир действовал в том же духе, что и в Москве, поддерживая все благие начинания и до­брых тружеников на ниве Христовой; кроме того, в Санкт-Петер­бурге ему пришлось быть организатором многих официальных ме­роприятий, как, например, проведение празднования в честь 300-летия дома Романовых. В знак благодарности за труды влады­ка был пожалован Императором крестом для предношения в священнослужении.
Митрополит Владимир вместе со всем царствующим домом Романовых участвовал и в торжествах прославления священномученика Ермогена, Патриарха Московского, которому в значитель­ной степени обязана и сама Россия сохранением в Смутное время государственности и православия. Ко времени прославления Пат­риарха Ермогена уже была разработана программа Поместного Собора и сформулирована необходимость восстановления безза­конно попранного государственной властью канонического цер­ковного строя; прославление Патриарха Ермогена было как бы последним призывом священномученика – восстановить Патри­аршество! Перестать государственной власти попирать правосла­вие! «Благословляю всех довести начатое дело до конца, ибо вижу попрание истинной веры от еретиков и от вас, изменников, и разорение святых Божиих церквей, и не могу слышать пения латинскаго в Москве... Везде говорите моим именем, моим словом... Всем вам от меня благословение и разрешение в сем веце и буду­щем. Стойте за веру неподвижно, а я за вас Бога молю», – писал Патриарх Ермоген. Только такой голос, только такая вера могли сохранить государственность. В чрезвычайных условиях гибнуще­го государства и поступок, избавляющий от этой гибели, должен быть чрезвычайным, требующим большого мужества и широты взгляда – не вообще образованного и космополитического, а ши­роты русского православного взгляда. А его-то и не было тогда, от­того и не виделась близость катастрофы, оттого и не виделось, что выход – в чрезвычайном личном поступке того, кто по занимаемому им положению мог его совершить. Но таких не было ни среди церковно, ни среди государственно власть имущих. И жизнь по­движника уходила хотя и в важные сами по себе вещи, но для его положения и его времени это были частности.
В Санкт-Петербурге, как и в Москве, митрополит Владимир уделял много времени и сил борьбе с пороком пьянства и укрепле­нию в народе духа трезвенности.
Председатель Всероссийского Общества трезвости прото­иерей Миртов писал о владыке: «От архипастырского душепопечительного взора... не могла укрыться эта главная опасность, которая больше всего грозит благосостоянию русского народа и твердому стоянию его в вере и жизни христианской. Он видел, что алкого­лизм вырос в страшное мировое международное зло и на борьбу с собою должен вызвать все живые охранительные силы каждой страны. Тогда как многие на вопрос о борьбе с этим злом привык­ли смотреть с высокомерным невежеством, считая его мелким и недостойным внимания... святитель, вообще не всегда склонный к широким обобщениям, в этом вопросе сумел подняться на точку зрения государственного понимания и считал этот вопрос делом особенной важности и высокого церковно-общественного значе­ния... Он ясно сознавал, что алкоголизм лежит главным камнем преткновения для русского народа на пути к его великому будуще­му... Мысли о том, что алкоголизм, как ржавчина железо, гложет трудовую энергию народа, его выносливость и терпение, что он расстраивает живые ткани народного хозяйства, вносит разлагаю­щее начало в бытовой государственный уклад, убивает всякое творчество, омрачает сознание, затемняет здравый смысл народ­ный, ослабляет волю народа – эту духовную мышцу его, расхища­ет и тощает жизнь, делает ее пустыней, где чахнет и замирает вся­кий светлый порыв, – эти мысли буквально рассеяны во всех его многочисленных речах и докладах, специально посвященных это­му вопросу... Впитавший в свое архипастырское сердце такую тревогу... печальник народный не мог спокойно взирать на то, как по необозримому пространству русской земли колышется пьяное мо­ре, играя своими зелеными отравляющими волнами и поглощая в своей бурной пучине и нашу государственность, и наше религиоз­ное и национальное чувство... понимал, что алкоголь ведет свою разрушительную работу не только в крови и нервах народа, что он совершает разгром не только его экономических сил, но он вытравляет душу народную, производит разгром его духовных со­кровищ... Живой участник всех торжественных организованных выступлений против пьянства, он не отказывался, а охотно ехал в самые трущобные места столицы, где возникала та или другая трезвенная организация, чтобы поддержать ее своим трезвенным сочувствием...»
24 апреля 1915 года Московская Духовная академия за со­вокупность литературных трудов присудила митрополиту Влади­миру степень доктора богословия. На Санкт-Петербургской ка­федре митрополит Владимир встретил начало Первой мировой войны и сразу стал принимать участие в благотворительных орга­низациях, созданных для помощи воинам и родственникам уби­тых на войне.
К этому времени создание представительных учреждений – парламентов, разрушенное государственной властью церковное управление, начавшаяся мировая война окончательно и необрати­мо поставили государство на край пропасти, когда стали казаться нестерпимыми творящиеся беззакония в виде произвольных пере­мещений архиереев с кафедры на кафедру и возможность влияния на эти перемещения посторонних лиц, и все это благодаря разру­шению Петром I канонического управления Церкви. Митрополит Владимир стал добиваться встречи с императором Николаем II, чтобы лично переговорить по этому вопросу. Узнав о цели предпо­лагаемого визита владыки, обер-прокурор Святейшего Синода Саблер попытался отговорить его от встречи, так как, по его мне­нию, это была сложная и малоперспективная в смысле ее положи­тельного разрешения тема. Но переговорить с Императором лич­но – в этом митрополит видел свой долг, он не считал возможным для себя продолжать молчать. При встрече с Императором митро­полит Владимир стал говорить о Распутине, и прежде всего о том, насколько гибельно его вмешательство в церковные дела. Импера­тор, выслушав владыку, сказал, что, может быть, он во многих от­ношениях и прав, но Императрица никогда не согласится на изме­нение положения дел в этом вопросе.
Императрица, узнав о разговоре митрополита Владимира с ее мужем, пришла в негодование и, обвинив митрополита Владимира в том, что он плохой верноподданный, потребовала его перево­да из столицы.
23 ноября 1915 года последовал указ Императора о переводе митрополита Владимира в Киев с сохранением прав и обязаннос­тей первенствующего члена Святейшего Синода, а на Санкт-Петербургскую кафедру был назначен архиерей по протекции.
Прощаясь с петроградской паствой, владыка сказал: «Выслу­шайте мой последний и, может быть, предсмертный завет! К вам, дорогие сопастыри, первое слово мое. Больше сорока трех лет Бог судил мне послужить в священном сане. Я много пережил. Испы­тал и сладкое, и горькое, видел и радостное, и печальное, правда – больше горького и печального. Не без скорби вижу я, как растле­вающее веяние времени пытается проникнуть и за церковную ограду...
Обо мне же, прошу вас и молю, молитесь Господу Богу. Нуж­ны мне молитвы ваши. “Житейское море, воздвизаемое напастей бурею”, далеко перекинуло мой челнок, и, к сожалению, не к ти­хому еще пристанищу, куда входят люди вратами смерти, а на но­вое плавание, и плыть предстоит мне не как простому корабельщику, а быть кормчим корабля церковного. Трудно это в наши дни. Помолитесь же обо мне, а над вами да будет Божие благословение».
22 декабря 1915 года владыка прибыл в Киев и сразу же просле­довал в Софийский собор. После краткого молебна митрополит Владимир обратился с приветственной речью к присутствующим, почти полностью повторив то, что им было сказано при прощании с петроградской паствой: «Волны житейского моря, по Божию изволению, принесли мою ладью к святому граду Киеву. Призван­ный быть кормчим духовного корабля киевской церкви, я неволь­но сравниваю себя с кормчим вещественного корабля, обуревае­мого в бурном и безбрежном море страшными волнами. Я ясно представляю себе ту опасность, какой может подвергнуться этот корабль при наличии страшной бури, подводных скал и морских пиратов... Как осторожен должен быть кормчий, сознающий всю ответственность за участь плывущих на корабле! Как зорко должен следить за своими сотрудниками, помыслы которых должны быть сосредоточены на единой общей цели!.. Разве не случается, что слуги кормчего и даже сами плывущие на корабле вступают в заго­вор с морскими разбойниками и делаются соучастниками их напа­дения на корабль?»
Однако вся беда в то время и состояла в том, что не было пол­ноправного кормчего у корабля Российской Поместной Церкви, ни тем более Московской, или Петроградской, или Киевской, ибо управление в течение двухсот лет под началом штатских обер-прокуроров невозможно было назвать управлением церковным. А потому и закончилось время долготерпения Божьего. Что не бы­ло сделано людьми добровольно, то было сделано по принужде­нию, и как когда-то руками фараона, так теперь руками безбожни­ков. Управление Российским Церковным кораблем было к началу ХХ столетия глубоко расстроено, и хороши ли были отдельные кормчие, или они были из рук вон плохи, – каждый из них от Гос­пода получал и свою награду, и свое наказание, в то время как весь корабль со всеми своими кормчими и пассажирами давно устре­мился на рифы. Слишком долго корабль церковный был прикован к кораблю государственному, который и сам не был прочен, полу­чив значительную пробоину при императоре Петре. Дабы не иметь укора за свои безбожные дела, император Петр, применив насилие, расстроил каноническое устроение Поместной Церкви. Вода, начавшая поступать через пробоину, пробитую Петром, в конце концов затопила все отсеки государственного корабля, и после 1905 года, когда монархия в значительной степени самоупраздни­лась и оказалась в командирской рубке вместе со своими убийца­ми, этот корабль можно было считать затонувшим, оставалась лишь видимость государственной жизни и плавания.
Если и была какая историческая задача у первенствующих чле­нов Синода, а ими были в начале ХХ века митрополиты Антоний (Вадковский) и Владимир (Богоявленский), то она в первую оче­редь заключалась в том, чтобы освободиться от тянущей на дно це­пи противоканонического церковного управления, – в этом был их исторический долг перед Церковью и земным Отечеством, что­бы, хотя бы и лично жертвуя всем, настоять на созыве Поместного Собора Русской Православной Церкви, на восстановлении кано­нического церковного строя в лице Патриарха, дав возможность православному русскому народу объединиться вокруг своего духовного центра в единственной организации, которую он сохранил сквозь века. В этом было истинное призвание первенствую­щих в Синоде иерархов, правящих перед революцией. Это не мог­ли осуществить ни миряне, ни духовенство, ни епархиальные архиереи. Однако никто из первоиерархов не захотел быть подоб­ным Патриарху Ермогену. И тогда Господь силою принуждения заставил если и не обрести необходимое для совершения Его дела мужество, то, по крайней мере, перенести Его страдания – и таким путем, через пролитие крови, войти в Царство Небесное.
Вопрос о восстановлении в России патриаршества был для многих в то время вопросом ясным и очевидным: враги Церкви осознанно противились восстановлению патриаршества, но боль­шинство православного народа скорее недоумевало, почему дело доброе так долго откладывается. По этому поводу публиковалось тогда много статей, и, чтобы стало ясно, как этот вопрос понимался тогда, приведем выдержки из статьи о патриаршестве архиепи­скопа Антония (Храповицкого), напечатанной в журнале «Голос Церкви» в 1912 году.
«Церковь на земле воинствует с внешними ей врагами веры; в настоящее время она воинствует и с внутренними врагами, ибо у нас происходит повторение ереси жидовствующих среди мирян и части клира, как и в ХVI веке; ересь эта заключалась в нравствен­ном растлении, в цинизме и безверии, возведенными в принцип. Церковь должна воинствовать всем дарованным ей оружием, а на­ипаче отлучением, дабы неверующие кощунники не носили личи­ны людей церковных. Воинство нуждается в военачальнике, а его у нас нет. Православная, на бумаге господствующая, а на деле по­рабощенная паче всех вер, Церковь лишена в России того, что имеют и латиняне, и протестанты, и армяне, и магометане, и ламаиты, – лишена законного главы и отдана в порабощение мирским чиновникам, прикрывающимся собранием шести-семи пополугодно сменяемых архиереев и двух иереев...
Обер-прокурорская власть над архиереями и вообще над Церковью несравненно выше и крепче, чем власть всероссийских патриархов и чем власть министров в своем министерстве... обер-прокурорская власть над Синодом более власти епархиального архиерея над своей консисторией.
Последний, в случае несогласия с консисторским постановле­нием, должен написать резолюцию, которая остается в бумагах как донос на неправильное или неразумное решение. Если же обер-прокурор не согласен с постановлениями Святейшего Сино­да, то протокол последнего уничтожается и пишется наново.
Раз прокурор поставлен как ответственное лицо за делопроиз­водство известного ведомства, то вполне естественно, чтобы он относился к последнему так же, как всякий директор к своему де­партаменту, как министр – к своему совету при министре.
Не многим даже духовным лицам известно и то, например, что назначение митрополитов, назначение членов Синода, вызов тех и других для присутствования в Синоде и увольнение снова в епар­хию – зависит исключительно от обер-прокурора, что самого Си­нода об этом и не спрашивают, а если спросят, то это будет делом личной любезности; точно таким же способом производится на­граждение архиереев звездами и саном архиепископа...
Итак, единоличный управитель Российской Церкви существу­ет, и притом гораздо более властный, нежели Патриарх, всегда ограниченный собором епископов, – только управитель сей есть простой мирянин, а восстановление канонического патриаршества было бы усилением не единоличного, притом совершенно неза­конного, управления Церковью, но управления соборного и законного».
Ходатайствуя перед Синодом о созыве Поместного Собора и выборах Патриарха еще в 1905 году, владыка Антоний (Храповиц­кий) в докладной записке Синоду писал: «Если бы такое радостное событие совершилось в Великом посту (когда состоялся всепод­даннейший доклад Святейшего Синода), то не позже Троицы состоялся бы и законный Собор Поместный с участием Восточных Патриархов, а к осени Святая Церковь процвела бы такою силою благодатной жизни и духовного оживления, что оно бы увлекло паству далеко-далеко от тех зверских интересов, которыми теперь раздирается наша родина, и Самодержавная Власть неколебимо и радостно стояла бы во главе народной жизни. По лицу родной страны раздавались бы священные песнопения, а не марсельезы, в Москве гудели бы колокола, а не пушечные выстрелы, черномор­ские суда, украшенные бархатом и цветами, привозили бы и отвозили преемников апостольских престолов Священного Востока, а не изменников, не предателей, руководимых жидами; и вообще революции ни тогда бы не было, ни теперь, ни в будущем, потому что общенародный восторг о восстановлении православия после долгого его плена и подступиться не дал бы сеятелям безбожной смуты...
Теперь уже ясно, что врагов восстановления Церкви больше, чем друзей ее, но если Преосвященные Иерархи решатся стоять за истину до смерти, то Господь возвратит Поместной Церкви Свою милость, восстановит ее в канонической чистоте и славе и воздаст помраченное двумя веками ее деятельное братское единение с прочими Православными Церквами, дабы завершить радость христиан Собором Вселенским, на котором и учение веры будет вновь уяснено в прежней его чистоте и в полном освобождении от западных примесей, и начертание совершенной жизни христиан будет предложено во всей ее нетленной красоте и увлекающей силе.
Со времени составления этой записки прошло шесть лет. Рели­гиозное и нравственное растление русского народа и русского общества идет все глубже с ужасающей силой, польское католиче­ство, немецкий баптизм и русская хлыстовщина отторгают от Церкви десятки тысяч пасомых, а еврейский атеизм и того больше; церковная дисциплина расшатывается в самих основаниях; смелые слова отрицания Церкви раздаются из уст и из-под пера даже свя­щенников не только в печати, но и в Государственной Думе, со­ставляются даже союзы духовенства для введения в России рефор­мации; в этом направлении издавались и продолжают издаваться некоторые духовные журналы; но зато остаются без достойной отповеди десятки штундистских, латинских, магометанских и хлыстовских журналов и газет, надменно поносящих иерархию и духо­венство и несравненно более популярных, чем издания наших ака­демий. Некоторые епархиальные архиереи и многие иереи и иноки борются с церковным растлением, но делают это дело каждый для своей епархии; народ русский не имеет общего пастыря, а Церковь Русская в ее целом не имеет ответственного попечителя, – она яв­ляется как выморочное достояние, как res nullius*, а не как единая Христова рать в борьбе со своими усилившимися и умножившими­ся врагами: этим дали “свободу совести”, свободу печати, свободу слова, свободу подкупа, подлога, шантажа и клеветы, а “господст­вующей” Церкви пока не вручено того, что ей дал Божественный Дух, не дана ей глава!.. Но может ли бороться с врагом армия при наличности семидесяти пяти самостоятельных военачальников, не объединенных высшими полководцами? А “господствующая” и воинствующая Церковь и находится-то в таком жалком положе­нии!.. До 1905 года – худо ли, хорошо ли – ее охраняла власть мир­ская, а ныне она лишена этой охраны, но и себе самой не предо­ставлена: спутанного по ногам коня охраняли от волков пастухи, а потом отошли и сказали: “борись сам за себя с хищниками”, но ног ему не распутали, уцелеет ли он от волчьих зубов?..»
Хорошо понимая подлинное положение церковной иерархии, будучи сам правящим епархиальным архиереем, ректором трех духовных академий, видя последствия неправильного в канони­ческом отношении церковного управления, автор докладной за­писки справедливо предполагает, что и при восстановлении ка­нонического управления Патриарх долго еще будет несвободен, долго еще будет страдать отсутствием мужества, отсутствием воли, стремлением сочетать свои благопожелания с далеко не благими пожеланиями государственных чиновников, как бы дей­ствуя в рамках все того же синодального, порабощенного государ­ству, управления и тем лишая мужества многих церковных чад – архипастырей, пастырей и православных мирян. Показывая это неминуемое, выработанное двумя веками порабощения Церкви государству будущее, автор записки предупреждает, что даже если бы восстановление патриаршей власти состоялось бы при право­славном главе государства, то есть монархе, то и тогда «высшей власти приходилось бы постоянно прилагать старание о том, что­бы патриархи проникались сознанием своих полномочий, не бо­ялись всех и всего, чтобы громче и смелее поднимали свой голос в стране, хотя бы по чисто духовным, по чисто нравственным воп­росам жизни. И конечно, лишь при условии такого дерзновения главы местной Церкви и прочие пастыри ее оставили бы свое пре­ступное молчание пред всякой, даже временной, темной силой крамолы и безбожия...»
Менее месяца пробыл митрополит Владимир в Киеве и 7 янва­ря 1916 года выехал в Петроград для участия в заседаниях Святей­шего Синода. Впоследствии он большую часть времени, по своему положению первенствующего члена Синода, проводил в Петро­граде, так что киевская паства стала в конце концов выражать неудовольствие по этому поводу. В феврале 1917 года в России произошел государственный переворот, Император отрекся от престола, Временное правительство назначило нового обер-прокурора, который попытался заставить членов Синода прини­мать лишь ему угодные решения, и это довершило неустройство в управлении Русской Православной Церкви. Митрополит Влади­мир не согласился с беспорядочными действиями нового обер-прокурора, и тот в ответ уволил всех членов Синода и набрал но­вых. Беззаконие дошло до своего логического конца, 24 марта 1917 года митрополит Владимир вернулся в Киев.
В это время в Киеве нарастала гражданская и церковная смута, стали активно действовать сепаратистские движения, был органи­зован «Исполнительный комитет духовенства и мирян» и создана должность «комиссара по духовным делам». Встретившись с его представителями, митрополит Владимир заявил им, что «Испол­нительный комитет духовенства и мирян» – учреждение самочин­ное, стремящееся к постепенному расширению своей власти и к захвату ему не принадлежащих прерогатив.
Впрочем, митрополит не отказался вовсе от сотрудничества с этим самочинным учреждением, надеясь направить впоследствии его деятельность в каноническое русло, и потому дал благослове­ние на созыв 12 апреля епархиального съезда духовенства и мирян Киевской епархии. Однако когда съезд собрался, то стал уже назы­вать себя «Украинским киевским епархиальным съездом духовен­ства и мирян». Съезд принял постановление, что «в автономной Украине должна быть независимой от Синода украинская церковь».
Никакие вопросы не нашли своего разрешения, и следующий епархиальный съезд планировалось провести в начале августа 1917 года. Митрополит Владимир дал на это свое благословение и перед его началом опубликовал архипастырское обращение к киев­ской пастве, свое духовное завещание и последнее слово к пастве.
«Великое несчастие нашего времени более всего в том, – писал он, – что считают высшим достоинством быть либеральным в от­ношении вопросов веры и нравственности. Многие находят осо­бенную заслугу в том, чтобы вселить в души русских людей такое либеральное отношение к вере и нравственности... Они в свое оправдание приводят как будто бы заслуживающие внимания доводы. Они говорят: всякий человек может судить о религиозных вопросах со своей точки зрения и свободно высказывать свои убеждения, каковы бы они ни были, – это дело его совести, долж­но уважать религиозное убеждение каждого человека. Против сво­боды веры и совести никто не возражает. Но не нужно забывать, что христианская вера не есть человеческое измышление, а боже­ственные глаголы, и не может она изменяться сообразно с челове­ческими понятиями, и если человеческие убеждения стоят в про­тиворечии с божественными истинами, то разумно ли придавать какое-либо значение этим убеждениям, считать их правильными и руководствоваться ими в жизни? Мы, конечно, должны терпеть и не согласных с нами и даже явно заблуждающихся, относиться к ним снисходительно, но от заблуждений их должны отвращаться и с заблуждениями бороться и доказывать их несостоятельность. Это должны считать своим долгом и пастыри христианской Церк­ви, и истинные последователи Христова учения...
К общему бедствию по всей земле русской присоединяется еще наше местное, увеличивающее немало душевную скорбь. Я говорю о том настроении, которое появилось в южной России и грозит нарушением церковного мира и единства. Для нас страшно даже слышать, когда говорят об отделении южно-русской церкви от единой Православной Российской Церкви. После столь продолжительной совместной жизни имеют ли для себя какие-либо разумные основания эти стремления? Откуда они? Не из Киева ли шли проповедники православия по всей России? Среди угодников Киево-Печерской Лавры разве мы не видим пришедших сюда из различных мест Святой Руси? Разве православные южной России не трудились по всем местам России как деятели церковные, ученые и на различных других поприщах, и наоборот, православные севера России не подвизались ли также на всех поприщах в южной России? Не совместно ли те и другие созидали единую великую Православную Российскую Церковь? Разве православные южной России могут упрекнуть православных северной России, что по­следние в чем-либо отступили от веры или исказили учение веры и нравственности? Ни в каком случае... К чему же стремление к от­делению? К чему оно приведет? Конечно, только порадует внут­ренних и внешних врагов. Любовь к своему родному краю не должна в нас заглушать и побеждать любви ко всей России и к еди­ной Православной Русской Церкви».
Съезд, состоявшийся 8-9 августа 1917 года, выказал крайнюю враждебность как к митрополиту Владимиру, так и к Русской Пра­вославной Церкви. Митрополит держался на съезде с крайней сте­пенью терпимости, стараясь ничем не задеть его участников, что­бы съезд действовал в духе мира, но участники съезда были на­строены иначе, и ему пришлось пережить тогда много тяжких обид и огорчений. Во время проходившего 9 августа заседания владыка был настолько оскорблен и пришел в такое расстройство, что, по­чувствовав себя нездоровым, был вынужден оставить собрание и уехать в Лавру. После его ухода участники съезда тут же истолко­вали это как бегство главы епархии и выражение крайнего неува­жения к собранию. Приехав в Лавру, митрополит лег в постель и несколько часов пролежал неподвижно, так что окружающим по­казалось, что он близок к смерти.
По окончании работы съезда митрополит Владимир выехал в Москву, где 15 августа 1917 года открылся Поместный Собор Рус­ской Православной Церкви. Собор открылся служением Божест­венной литургии в Успенском соборе Кремля митрополитом Вла­димиром в сослужении митрополитов Петроградского Вениамина (Казанского) и Тифлисского Платона (Рождественского). Поме­стный Собор избрал митрополита Владимира своим почетным председателем, а также председателем отдела церковной дисцип­лины. Все заседания Собора происходили в Епархиальном доме, устроенном когда-то тщанием митрополита Владимира. В те смут­ные дни начавшейся государственной разрухи Собор принял ре­шение о восстановлении в Русской Православной Церкви патри­аршества. Было проведено несколько туров голосования. Владыка участвовал только в первом туре, так как получил всего тринадцать голосов. Голосованием Собор избрал трех кандидатов в патриархи – архиепископа Харьковского Антония (Храповицкого), архи­епископа Новгородского Арсения (Стадницкого) и митрополита Московского Тихона (Белавина). Окончательный выбор был пре­доставлен Промыслу Божию. 5 ноября 1917 года в храме Христа Спасителя после Божественной литургии митрополит Владимир вынес на амвон ковчежец со жребиями, благословил им народ и снял печать. Из алтаря вышел старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий (Соловьев). Помолившись, он вынул из ковчега жребий и передал его митрополиту Владимиру. Владыка громко прочел: «Тихон, митрополит Московский – аксиос!»
В середине ноября 1917 года в Киеве был организован особый комитет по созыву всеукраинского православного церковного Собора духовенства и мирян. Комитет возглавил архиепископ Алексий (Дородницын), проживавший в то время на покое в Киево-Печерской Лавре. На состоявшемся 23 ноября собрании комитет, «обсудив положение православной церкви на Украине в настоя­щее время, как время отделения украинского государства от рус­ского государства, а также имея в виду провозглашение всерос­сийского Патриарха, который может распространить свою власть и на украинскую церковь», принял целый ряд радикальных постановлений: организационный комитет по созыву всеукраинского православного церковного Собора переименовывался во «временную всеукраинскую православную церковную раду», а исполнительный комитет по созыву всеукраинского православно­го церковного Собора – в «президиум временной всеукраинской православной церковной рады», которая провозглашалась «вре­менным правительством для всей украинской православной церкви». Это правительство назначило своих комиссаров в консисто­рии всех украинских епархий. Всеукраинская Церковная Рада вос­претила своему председателю архиепископу Алексию выезжать в Москву, куда он был вызван Патриархом для занятия места насто­ятеля в одном из монастырей.
Все новообразованные организации были настроены открыто враждебно к митрополиту Владимиру и выступили с требованием не допускать его в Киев.
Подобного рода деятельность национальных сепаратистов встревожила православное население Киева, и 24 ноября 1917 го­да состоялось многолюдное собрание Союза православных сове­тов города Киева. Собрание постановило «протестовать против антиканонической попытки создать автокефальную украинскую церковь, что может привести ее сначала к унии, а потом и к пол­ному подчинению ее Римскому папе», и признало «пребывание Киевского митрополита вне Киева в такое тревожное время не­желательным явлением, тем более, что на всероссийском церков­ном Соборе его мог заменить один из киевских викарных епископов».
В начале декабря из Киева в Москву прибыл один из викариев с просьбой к митрополиту Владимиру вернуться в Киев, так как дальнейшие события на Украине грозят церковным расколом. По прибытии митрополита в Киев, вечером 4 декабря состоялось многолюдное собрание, созванное по инициативе Союза право­славных приходов города Киева, под председательством митропо­лита Владимира, в присутствии прибывшего из Москвы предста­вителя Патриарха – митрополита Платона, экзарха Кавказского. Перед началом собрания делались попытки сорвать его; некото­рые из собравшихся кричали, чтобы митрополит Владимир воз­вратился в Москву, но владыке все же удалось открыть собрание, которое прошло вполне благополучно.
Митрополит Владимир совершил торжественное богослуже­ние в Златоверхо-Михайловском монастыре по случаю празднова­ния дня памяти святой великомученицы Варвары. Православная паства выразила свое сочувствие архипастырю и удовлетворение по поводу его возвращения в Киев. Однако были группы иного на­строения, которые выказали свое отрицательное отношение к вла­дыке громкими выкриками во время богослужения.
9 декабря 1917 года в два часа дня в покои митрополита яви­лась вместе с каким-то военным группа духовенства и заявила, что она исполняет поручение Центральной Рады. Пришедшие переда­ли постановление Рады о том, чтобы из Киева был удален епископ Чигиринский Никодим (Кротков) и вступили в должность членов консистории вновь назначенные Радой, а также было предложено покинуть Киев и самому митрополиту Владимиру. Желая полу­чить от них письменное свидетельство об этих требованиях, мит­рополит попросил своего секретаря записать их и чтобы члены пришедшей делегации подписались под ними, но те категоричес­ки от этого отказались.
В эти же дни к митрополиту Владимиру явилось несколько свя­щенников из законоучителей средних учебных заведений, которые потребовали, чтобы он уехал из Киева. Один из священников горо­да Киева, Липковский, явился к епископу Каневскому Василию (Богдашевскому), викарию Киевской епархии, и предложил ему взять на себя управление Киевской митрополией, что тот с негодо­ванием отверг. Тогда Липковский заявил ему, что митрополит Вла­димир в любом случае будет удален из Киева, равно как и его ви­карные епископы – Никодим (Кротков) и Назарий (Блинов).
К этому времени по приходам Киевской епархии было разо­слано распоряжение о поминовении в церквях за богослужением Всеукраинской Церковной Рады, возглавляемой архиепископом Алексием (Дородницыным); распоряжение было скреплено печа­тью киевской духовной консистории и подписано священником, назначенным Радой комиссаром. Противодействуя этому беззако­нию, митрополит Владимир распорядился, чтобы члены духовной консистории составили документ, что для епархии имеют значе­ние только те распоряжения консистории, которые будут подпи­саны действительными ее членами. После этого назначенные Радой комиссары явились в консисторию и заявили, что все под­писавшие этот документ члены консистории увольняются, а на их место назначаются новые.
В декабре 1917 года между 10 и 12 часами ночи в покои митро­полита в Лавре пришел член церковной Рады, священник, в со­провождении военного и стал предлагать митрополиту Владимиру патриаршество в украинской церкви. Митрополит выразил удив­ление по поводу перемены отношения к нему, но вслед за этим по­сетители потребовали от него, чтобы он из церковных средств вы­дал им сто тысяч рублей. Митрополит возразил, что эти средства принадлежат всей епархии, которая одна только и может распоря­жаться ими. Они стали угрожать владыке, и он был вынужден при­гласить через келейника монастырскую братию, чтобы удалить не­прошеных гостей, что и удалось сделать часа через полтора.
Об идейном настрое митрополита в то время и его душевном состоянии свидетельствует рассказ очевидца, подпоручика Крав­ченко, бывшего на приеме у владыки 12 декабря 1917 года, к кото­рому владыка обратился с такими словами: «Я никого и ничего не боюсь. Я во всякое время готов отдать свою жизнь за Церковь Хри­стову и за веру православную, чтобы только не дать врагам ее посмеяться над нею. Я до конца жизни буду страдать, чтобы сохрани­лось православие в России там, где оно началось». – И, сказав это, архипастырь горько заплакал.
Описывая позицию митрополита Владимира по отношению к предстоящему украинскому Собору и предложениям покинуть Киев, православные авторы тех лет свидетельствуют, что он про­тивился созыву украинского Собора из-за неправильной в церков­ном отношении процедуры созыва Собора, и главным образом потому, что это было требованием «группы людей, собравшихся в украинской церковной Раде под главенством архиепископа Алек­сия (Дородницына), которого он считал величайшим и тяжким церковным преступником и мятежником». Однако привычки, приобретенные во время, по сути столь же незаконного, обер-прокурорского правления, были настолько укоренены, «что если бы законное правительство Украины, – свидетельствовали совре­менники, – предложило ему оставить Киевскую митрополичью кафедру, то он немедленно и беспрекословно сделал бы это», как будто требование – на сию минуту законного гражданского прави­тельства – оставления архиереем церковной кафедры могло стать законным, как будто церковное право могло быть одной сути с правом гражданским, а источником власти церковной – власть светская, – таково было весьма тяжелое, столетиями копившееся мертвящее наследие синодальной эпохи.
Прибывшие в Киев из Москвы епископы украинских епархий признали Центральную Раду правомочной созвать украинский церковный Собор, начало заседаний которого было назначено на 8 января 1918 года. 2 января митрополит Владимир после литургии при почти полном отсутствии молящихся совершил торжествен­ный молебен на Софийской площади. 7 января после литургии и молебна на той же площади митрополит обратился к участникам Собора с приветственным словом и завершил его молитвой о нис­послании благословения на труды Собора. На другой день митро­полит, открывая деяния Собора, обратился к членам Собора со словом, в котором призвал их к осторожной, серьезной и вдумчи­вой работе в духе мира, любви и единения со всей Православной Восточной Церковью вообще и в особенности со Всероссийской Православной Церковью.
Собор отверг кандидатуру митрополита в качестве председате­ля Собора, избрав его лишь почетным председателем, председате­лем же был избран епископ Балтский Пимен (Пегов).
Митрополит Владимир участвовал во всех заседаниях Собора, детально вникал в его дела и шел навстречу соборным нуждам, в частности выделив 60 тысяч рублей на содержание членов Собора.
Участник Собора епископ Черниговский Пахомий (Кедров) писал о митрополите Владимире: «Особенно большое утешение доставила... владыке усердная молитва членов Собора в Лавре 14 января. В этот день митрополит Владимир с несколькими дру­гими иерархами и священниками – членами Собора совершил Бо­жественную литургию в Великой лаврской церкви, причем и все другие члены Собора с великим усердием молились за этой литур­гией, а потом поклонялись печерским угодникам, почивающим как в Ближних, так и в Дальних пещерах. Эта усердная молитва членов Собора умиротворила их дух и доставила великую духов­ную радость... киевскому первосвятителю».
Гражданская война и приближение к Киеву большевистских войск дали о себе знать в Лавре 14 января 1918 года, когда на ее территорию залетел первый снаряд. 16 января на территорию Лав­ры стали залетать ружейные пули, но, по дальности расстояния, они не причинили никому вреда. 17 января с утра поднялся гул и свист от ружейных пуль, пулеметов и орудий. Митрополит Владимир в сослужении епископов Прилукского Феодора (Лебедева) и Балтского Пимена (Пегова) и старшей братии Лавры совершил литургию в Великой лаврской церкви под непрекращающийся грохот орудий. Перед литургией был отслужен акафист Успению Божией Матери. На всех присутствующих произвело большое впечатление, с каким спокойствием держался митрополит.
Ввиду начавшихся боевых действий первая сессия украинско­го Собора 19 января была прервана, а открытие второй сессии бы­ло назначено на май. Ни митрополит Владимир, ни председатель Собора епископ Пимен уже не участвовали в последнем заседании Собора, так как находились в то время в Лавре, отрезанной воен­ными действиями от остальной части города.
18, 19 и 20 января продолжался обстрел той части города, в ко­торой находилась Лавра; обстрел стал причинять всё большие по­вреждения лаврским зданиям. 21 января, в воскресенье, обстрел города несколько ослабел и митрополит Владимир совершил Бо­жественную литургию в Великой церкви Лавры в сослужении старшей братии монастыря.
22 января обстрел снова усилился и достиг своего апогея 23 ян­варя, когда Лавра оказалась под непрерывным огнем, так как большевистские разведчики доносили, будто с лаврской коло­кольни ведется обстрел большевистских отрядов, чего в действи­тельности не было. Во время ураганного обстрела Лавры 23 янва­ря в одну из икон попала шрапнельная пуля; пробив стекло, она вошла в икону, в область сердца Богоматери, – это был образ Казанской иконы Божией Матери. Вид этой иконы впоследствии произвел потрясающее впечатление не только на верующих бого­мольцев, но и на большевиков, которые с изумлением останавли­вались перед ней.
Вечером 23 января большевики овладели Лаврой, и, по сви­детельству очевидцев, в «ней начались такие дикие насилия и проявления варварства, перед которыми бледнеют известные нам из древних летописей сказания о грабежах и насилиях, про­изводившихся дикими монголами во время разорения Киева и Лавры в 1240 году. Вооруженные толпы людей врывались в хра­мы, с шапками на головах и папиросами в зубах, производили крик, шум и безобразия во время богослужения, произносили невыразимые ругательства и кощунства над святыней, вламыва­лись в жилища монахов днем и ночью, стреляли над головами... избивали стариков, грабили что только попадалось под руку, останавливали монахов днем на дворе, заставляли их раздевать­ся и разуваться, обыскивали и грабили, издевались и секли нагайками... Подобные насилия происходили в течение всего дня 24 января».
Митрополит Владимир до 23 января жил в верхнем этаже мит­рополичьих покоев, а 23 января по совету близких он перешел жить в нижний этаж, куда пригласил епископа Прилукского Феодора. Сутки они провели в алтаре нижнего храма во имя святителя Михаила, первого митрополита Киевского.
24 января, перед литургией, митрополит Владимир отслужил в Великой церкви акафист Успению Божией Матери. По наблюде­ниям сослуживших с ним, чтение акафиста митрополитом в этот день отличалось особенной проникновенностью и задушев­ностью.
Около полудня 24 января в трапезную Лавры явилось четверо солдат, которыми руководил предводитель, одетый в кожанку и морскую фуражку. Главарь остался недоволен черным хлебом, ко­торый был подан к обеду. Бросив хлеб на пол, он заявил:
– Разве я свинья, чтобы есть такой хлеб?!
– У нас, господа, лучшего хлеба нет, какой нам дают, такой и мы подаем, – ответил монах.
Та же группа солдат пришла ужинать в Лавру около пяти часов вечера того же дня, причем их предводитель в кожанке был уже по­лупьян. Он между прочим сказал: «Нужно сделать здесь что-либо особенное, замечательное, небывалое».
Ночь под 25 января вся Лавра провела без сна. Всю ночь бра­тией беспрерывно служились молебны и пелись акафисты. В эту ночь было совершено нападение четырех вооруженных мужчин и одной женщины в одежде сестры милосердия на квартиру намест­ника, которая была ими ограблена, затем те же люди ограбили каз­начея и благочинного.
25 января с раннего утра возобновились грабежи и насилия в Лавре со стороны вооруженных отрядов большевиков. Около трех часов дня трое солдат осмотрели помещения лаврской квартиры митрополита. Найдя несгораемый сейф и ключ от не­го, они потребовали, чтобы им открыли сейф, и, осмотрев его, забрали золотую медаль, а затем произвели обыск в нижнем этаже покоев.
Около шести часов вечера те же четверо солдат, предводитель­ствуемые человеком в кожанке, вошли в северные ворота Лавры, и их предводитель спросил проходившего по двору монаха:
– Где митрополит живет?
– Дом его – около того места, где вы кушаете, там он и жи­вет, – ответил монах.
– Мы его сегодня заберем, – сказал предводитель.
Затем они прошли в монастырскую трапезную ужинать. После ужина, когда они собирались уже уходить, их предводитель, обра­щаясь к одному из бывших здесь лаврских монахов, сказал:
– Больше вы митрополита не увидите.
В половине седьмого вечера они подошли к дверям квартиры митрополита и позвонили. Дверь отворилась, они вошли в прихо­жую, и их предводитель спросил:
– Где Владимир митрополит? Мы желаем с ним переговорить. И, не ожидая ответа, четверо прошли наверх, а один расположил­ся на диване в прихожей.
Монах закричал вслед солдатам:
– Митрополит не наверху, а внизу, пожалуйте сюда.
И он прошел в нижнее помещение, куда за ним прошли и убийцы. Митрополита здесь не оказалось, так как он был в комна­те архимандрита Амвросия. Монах и солдаты прошли туда. На­встречу им вышел епископ Феодор, и они спросили его:
– Ты будешь отец митрополит?
Епископ ответил, что нет, и пошел сказать митрополиту о при­ходе солдат.
Митрополит Владимир вышел в прихожую к солдатам и спросил их:
– В чем дело?
Ничего не ответив, солдаты повели митрополита в нижнее по­мещение и заперли за собою двери. Разговор занял не более пяти минут, затем дверь отворилась и вышел митрополит, который был заметно взволнован, и, проходя мимо епископа Феодора и архи­мандрита Амвросия, сказал, разводя руками:
– Вот, они хотят уже расстрелять меня!
– Иди, не разговаривай! Кто тебя будет расстреливать? До ко­менданта пойдешь! – закричал предводитель.
Монах подал митрополиту легкую комнатную рясу, и он про­шел вместе с убийцами в верхний этаж. Поднявшись на первую площадку лестницы, владыка остановился и, обратившись к со­провождавшим его убийцам, сказал:
– Ну, господа, если вам угодно расстрелять меня, расстрели­вайте здесь же, на месте, – я дальше не пойду.
– Кто тебя расстреливать будет – иди! – крикнул предво­дитель.
Наверху митрополита и сопровождавших его убийц встретил келейник, он открыл дверь в залу и подал митрополиту ключ, ко­торым тот открыл дверь в спальню, куда вошел сам, а вслед за ним убийцы, келейника в спальню они уже не пустили.
Минут через 15–20 владыка вышел из спальни в сопровож­дении солдат, в рясе, с панагией на груди, в белом клобуке на голове. Келейник встретил его в передней и хотел подойти под благословение, но предводитель убийц, грубо его оттолкнув, зло сказал:
– Довольно кровопийцам кланяться, кланялись, будет!..
Келейник, однако, решительно шагнул навстречу митрополи­ту, и тот сам приблизился к нему, благословил, поцеловал и, пожав руку, сказал:
– Прощай, Филипп!
Затем владыка вынул из кармана платок и вытер слезу. По сло­вам келейника, внешне митрополит казался спокойным, как буд­то он шел на служение литургии.
Другой келейник владыки, иеродиакон Александр, сказал, об­ращаясь к солдатам:
– Товарищи, куда вы ведете митрополита?
– В штаб для допроса, – ответил один из солдат.
– А где ваш штаб?
– В городе.
– Не на гостинице ли?
– На гостинице – второстепенный штаб, а главный – в городе, на Печерске.
– Тогда владыке нужно одеться, – на дворе зима, холодно.
– Мы говорили ему, чтобы он одевался, он не захотел.
– Дайте одеться – зима, холодно, – сказал митрополит.
Солдаты позволили, митрополиту подали шубу, галоши и по­сох. Он всех благословил и сказал:
– Прощайте!
Солдаты вывели митрополита на лаврский двор и повели к во­ротам. Подойдя к углу Великой лаврской церкви, солдаты закури­ли, и митрополит, остановившись напротив входа в церковь, стал молиться. Дойдя до ворот Лавры, он снова остановился, обратил­ся к иконе святителя Николая и, перекрестившись, поклонился. Затем монах-привратник открыл обе половинки ворот и митропо­лит в сопровождении солдат вышел из Лавры.
Убийцы усадили его в автомобиль и, проехав с километр, оста­новились. Солдаты повели митрополита влево от дороги на не­большую поляну между крепостных валов. Митрополит Владимир спросил:
– Что, вы здесь хотите меня расстрелять?
– А что же? Церемониться с тобою? – ответил один из них.
Услышав такой ответ, владыка попросил дать ему время по­молиться.
– Но только поскорее! – сказал убийца.
Воздев руки кверху, митрополит стал вслух молиться:
– Господи! Прости мои согрешения, вольные и невольные, и прими дух мой с миром.
Затем он благословил убийц и сказал:
– Господь вас благословляет и прощает.
Не успел он еще опустить руки, как раздались три выстрела, и митрополит Владимир упал. Убийцы подошли к митрополиту вплотную и сделали еще несколько выстрелов, а затем ударили штыком в живот.
Монахи, стоявшие во дворе Лавры, услышав выстрелы, вслух высказали предположение, что это расстреливают митрополита. В это время к ним приблизилась группа более десятка солдат, и один из них спросил:
– Батюшки, провели митрополита?
– Провели через ворота, – ответил монах.
Солдаты выбежали за ворота и минут через 15-20 возврати­лись обратно. Один из монахов, подойдя к солдату, шедшему по­зади всех, спросил:
– Нашли владыку?
– Нашли, – ответил тот, – так всех вас по одному повыведем!
Тело мученически скончавшегося митрополита Владимира пролежало до утра следующего дня и было найдено случайными прохожими, которые и сообщили обо всем происшедшем монахам Лавры. Получив разрешение от властей и пропуск на перенесение тела убитого митрополита в Лавру, архимандрит Анфим в сопро­вождении четырех санитаров с носилками около 11 часов утра пришли к месту убийства. По совершении литии тело митрополи­та было положено на носилки. В это время появилось человек десять солдат и вооруженных рабочих, они стали ругаться и вся­чески препятствовать переносу тела в Лавру. Архимандрит Анфим показал пропуск и разрешение. Снова раздались ругательства и выкрики:
– Вы еще хоронить будете его, в ров его бросить, тут его зако­пать, мощи из него сделаете, это для мощей вы его забираете!
Архимандрит Анфим велел прикрыть тело владыки шубой и нести, а сам пошел впереди с поднятым крестом. Некоторые из женщин стали вслух говорить:
– Страдалец! Мученик! Царство ему Небесное!
Услышав это, солдаты снова стали ругаться:
– Какое ему царство, ему место в аду, на самом дне!..
Тело убиенного архипастыря было принесено в Михайлов­скую церковь и после осмотра медиками облачено в архиерейское облачение и положено посреди церкви. Сразу же после этого на­местник Лавры архимандрит Климент отслужил вместе со стар­шей братией панихиду по убиенном митрополите. В тот же день и в последующие дни были отслужены панихиды как в самой Лавре, так и в приходских храмах Киева.
29 января в 8 часов утра тело убиенного митрополита Влади­мира было положено в гроб и перенесено в Великую церковь Лавры. После перенесения тела была отслужена литургия, кото­рую совершил митрополит Платон (Рождественский) с еписко­пами – Екатеринославским Агапитом (Вишневским), Черни­говским Пахомием (Кедровым), Чигиринским Никодимом (Кротковым) и Балтским Пименом (Пеговым) при сослужении соборных старцев Лавры, священнослужителей – членов укра­инского церковного Собора и некоторых представителей киев­ского духовенства.
После совершения отпевания гроб с телом убиенного митро­полита был обнесен вокруг храма и крестным ходом перенесен в Ближние пещеры Лавры и погребен в Крестовоздвиженской церк­ви рядом с митрополитом Флавианом (Городецким).
3, 13 февраля и 5 марта архиерейским чином были отслужены заупокойные литургии по убиенном митрополите, а также отслу­жены соборно панихиды наместником Лавры архимандритом Климентом на месте погребения и на месте убийства.
Почти сразу же на месте убийства митрополита Владимира был поставлен крест, на котором время от времени стали появ­ляться венки из живых цветов, приносили их преимущественно по ночам из опасения преследований от безбожников. На месте уби­ения стали совершаться по просьбам верующих панихиды с учас­тием иногда целых приходов.
Митрополиту Владимиру было посвящено 85-е деяние Поме­стного Собора Русской Православной Церкви, состоявшееся 15 (28) февраля 1918 года, которое началось панихидой, совер­шенной Патриархом Тихоном при общем пении членов Собора и многочисленного народа, и было открыто словом Патриарха: «Преосвященные архипастыри, отцы и братие! То ужасное кош­марное злодеяние, которое совершено было по отношению к вы­сокопреосвященному митрополиту Владимиру, конечно, еще долго и долго будет волновать и угнетать наш смущенный дух. И еще, надеемся, много и много раз православный русский народ будет искать себе выхода из тяжелого состояния духа и в молитве, и в других сладостных воспоминаниях о почившем убиенном митрополите...»
После того как завершились гонения на Церковь, продолжав­шиеся в течение нескольких десятилетий, Архиерейский Собор Русской Православной Церкви в 1992 году причислил священномученика Владимира к лику святых. 20 июля того же года были об­ретены мощи священномученика и положены рядом с мощами преподобных в Дальних пещерах.
Описывая общественно-церковное положение митрополита и стараясь проникнуть в глубину его душевных переживаний, про­тоиерей Иоанн Восторгов сказал в своем слове о священномученике Владимире на Поместном Соборе: «Мало кому ведомо, что покойный был поэт в душе, чрезвычайно любил природу, ценил красоту, любил стихи и до старости сам составлял стихотворения. Помню, раз утром, в вагоне, при переезде из Петрограда в Моск­ву, куда он возвращался на пасхальные дни, в бытность еще мит­рополитом Московским, он признался, что так любит Москву, так рад приезду своему, что всю ночь спал тревожно, и чувства радос­ти и любви к Москве выразил в составленном длинном стихотво­рении, которое тут же и прочитал нам.
При таком нежном и впечатлительном сердце, естественно, он болезненно переживал события в церковной жизни последне­го времени, начиная со дня своего вынужденного перевода в Ки­ев. Эксперименты в церковной жизни митрополита Питирима и Раева, удаление из Синода путем интриги, правление безумного Львова и все, что за сим последовало, кончая событиями на Украине, – все это глубоко потрясло владыку. Но, не будучи по природе человеком активной борьбы, он все более и более ухо­дил, замыкался в себя, молчал и только близким людям жаловал­ся, что остается совершенно одиноким. Тихо и молчаливо он страдал. Думается, не так уж он был и одинок, как ему казалось, были сочувствующие его строго церковному мировоззрению, но эти-то сочувствующие сами ждали, что именно митрополит Владимир даст клич, соберет их около себя, выступит с ярким протестом...»
Многие из членов Поместного Собора спрашивали себя, за что убит проживший праведную жизнь митрополит Владимир, им была непонятна его смерть; живя долго в условиях мира, они тогда еще не понимали, что можно быть убитым как раз из-за пра­ведной жизни. Есть грехи личные, есть сделанное доброе, за что человеку может быть от Господа награда, и над этим митрополит Владимир трудился всю жизнь; а, кроме того, есть еще и не сде­ланное – то, что человек мог сделать, занимая соответствующее положение, но не сделал. Потому и ответ держит больший тот, ко­му больше вверено. А никому так много не было вверено, как первоиерарху Поместной Церкви. Не обер-прокуроры несли ответственность за судьбы Церкви, ибо таковой ответственности у них не было по существу их положения, – они для судеб церковного управления были внешней силой и внешними людьми, – а тот, кому вверено, – первоиерарх, хотя бы и номинальный. У каждой исторической эпохи есть своя мера и свои условия, при которых становится возможным исполнить свое призвание на занимае­мом месте. Для начала ХХ века этой мерой стало исповедничество перед номинально православной властью и враждебным, безбожным обществом. Господь принял праведную жизнь митро­полита Владимира и за праведную жизнь простил и покрыл любо­вью все упущенное, должное, но не сделанное и, пожелав его близости Себе, даровал ему как величайшую награду мученический венец и белые одежды.
 
 
Игумен Дамаскин (Орловский)
«Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. 
Январь».
Тверь.
2005.
С. 221-272
 
Примечания

* Res nullius (лат.) – вещь, никому не принадлежащая, бесхозная вещь.